Немец Герд-Петер Хертер уже в третий раз приехал в Беларусь. Еще несколько лет назад он не интересовался ни нашей страной, ни историей своей семьи. Но все круто поменялось, когда он узнал, что его дед — Ойген Хертер — служил в дивизии, которая отметилась военными преступлениями в концлагере Озаричи недалеко от Калинковичей. Герд-Петер почувствовал «фамильную» вину и приехал познакомиться с выжившими узниками концлагеря. The Village Беларусь поговорил с внуком немецкого солдата и узнал, как его приняли на земле, где его дед, возможно, участвовал в карательных операциях.

Текст: Александр Лычавко

Фотографии: Евгений Ерчак, Герд-Петер Хертер

«Я знал лишь то, что он водитель»

Герд-Петер Хертер:

— Единственное, что я знал про своего деда Ойгена Хертера до 2012 года, — что он был солдатом на Восточном фронте. Его самого я не застал: он умер в 1946 году, за несколько лет до моего рождения. Дед родился в 1907–м и до войны был садовником — это наша семейная традиция.

Вообще в отношении деда в семейной истории был полный провал. В семье ничего не говорили про деда. Лишь то, что он был в плену в России и в 46–м году умер. Больше ничего. Мой друг мне посоветовал: если хочешь что-то узнать про деда — обратись в специальную справочную службу. Я очень любопытный человек, и у меня есть интерес к истории, — так что я взял и написал в эту службу. И они мне прислали информацию: где дед служил, чем болел.

Его призвали в армию 20 октября 1939 года, вскоре после того, как началась война. Скорее всего, он не был добровольцем, но точно я этого не знаю. Подразделение, в котором он служил, сначала участвовало в боях в Бельгии и Голландии и только потом было переведено на Восточный фронт.

Единственный документ, который касается моего деда и который есть в моем распоряжении, — это протокол допроса в лагере для военнопленных в Кирове, в 400 километрах за Москвой. Немецкий Красный Крест предоставил мне копию этого документа после того, как российское правительство открыло доступ. Дед попал в плен 29 июня 1944 года в Бобруйске.

В документах допроса указано звание: обер-ефрейтор. Также в документах указано, что он был водителем. И я не знаю, что он там возил: материалы, оружие, солдат, офицеров или гражданское население. Просто водитель. В 1946–м деда отпустили из плена домой. Насколько я понимаю, был указ Сталина, чтобы больных солдат отпускали домой, потому что смертность среди них была очень высокой. Дед вернулся домой и умер уже в Германии.

В той бумаге, которую мне дала справочная служба, было сказано, что он служил в 35–й пехотной дивизии, в 109–м полку. Но тогда, в 2012–м, для меня это было без разницы: какая дивизия, какой номер. Был информационный провал, я его заполнил, — хорошо.

Из опросного листа

Управление НКВД СССР по делам о военнопленных или интернированных

Дело № 1403, архив №Б)207499

Лагерь № 101, дата прибытия в лагерь: 10 сентября 1944 г.

Дело закончено в связи: с убытием на родину 25 октября 1945 г.

Фамилия: Хёртер

Имя: Айген

Отчество: Кристов

Год рождения: 1907

Место рождения: д. Мессинген, обл. Тюбинген, провинция Вюртембергская

Адрес до призыва (последнее место жительства перед призывом в армию): д. Пельзен, обл. Тюбинген, Вюртембергская провинция

Национальность: немец

Родной язык: немецкий

Какими еще языками владеет: не владеет

Подданство или гражданство: германское

Партийность: [неразборчиво] партия с 1932 по 1933 г., с 1933 г. беспартийный

Вероисповедание (религия): евангелист

Образование:

А) общее: 7 классов народной школы

Б) специальное: 2 класса спецшколы

В) военное: не имеет

Профессия или специальность до службы в армии: огородник-садовник

Стаж работы по специальности: 24 года

В какой армии противника состоял: германской

Призван в армию по мобилизации или поступил добровольно: по мобилизации

Когда призван (или поступил в армию): в 1939 г.

Род войск: пехота

В какой (последней перед пленением) части служил: 35 пехотная дивизия, 109 пехотный полк

Матрикулярный номер: 799

Чин или звание: оберефрейтор

Занимаемая должность в части: шофер

«Подразумевалось, что немецкие солдаты — хорошие солдаты»

Но в следующем году я ввел в интернете «35–я дивизия» и попал на Википедию. Это была совершенно обычная статья про дивизию, но потом я наткнулся на фразу, выделенную жирным, и там было сказано, что эта дивизия принимала участие в военных преступлениях против гражданского населения (Beteiligung an Verbrechen der Wehrmacht — «Участие в преступлениях Вермахта». — прим. The Village Беларусь). И там же был отчет о лагере в Озаричах. Были русские документы, немецкие документы. Это меня шокировало. Вот так я узнал еще кое-что.

Справка The Village Беларусь

Концентрационный лагерь Озаричи — комплекс из трех лагерей, которые располагались недалеко от Калинковичей. Лагерь создали в марте 1944 года, куда согнали, по разным оценкам, от 40 до 50 тысяч человек. Они все находились на открытой, частично заболоченной территории без зданий и помещений. Заключенных не кормили, передавать им еду и воду запрещалось под страхом смерти. Многие узники были больны тифом. Некоторые исследователи считают, что узников специально заражали, чтобы те, в свою очередь, потом заразили советских солдат. Необходимость кормить этих людей и сдерживать эпидемию должны была, по мнению организаторов концлагеря, существенно замедлить продвижение наступавшей Красной армии. Лагерь просуществовал всего 9 дней, пока 19 марта 1944 года заключенных не освободили бойцы 65–й армии генерала-лейтенанта Павла Батова. Исследователи полагают, что за время существования лагеря в нем погибло не менее 20 тысяч человек.

Но я не знаю, принимал ли участие мой дед в карательных акциях. Ведь я только знаю, что он был водителем. Конечно, хочется верить, что не принимал.

Мой отец к тому моменту был болен, не мог разговаривать, и спустя некоторое время умер. И, честно говоря, я даже не знаю, как можно было бы с ним об этом поговорить. Ведь ранее мы про деда не говорили. Подразумевалось, что немецкие солдаты — хорошие солдаты, кроме того, дед — отец моего отца — перенес столько страданий, так что говорить о таком было совсем непросто. Самому моему отцу под конец войны было 13 лет. Он состоял в «Гитлерюгенде», но для фольксштурма (ополчение из подростков и стариков, принимавших участие в боях. — прим. The Village Беларусь) был слишком молод, туда брали с 16–17 лет. Мне было непросто, я думал, как же начать разговор c отцом.

Но я смог поговорить со своей тетей — сестрой отца. Я попробовал осторожно начать разговор, потому что она тоже была больной, — но она ничего не смогла рассказать. А бабушка — жена деда — умерла еще в 1965 году, мне тогда было пятнадцать, и я ничего этого еще не знал. Сейчас я бы конечно, попытался поговорить, если бы она была жива.

С матерью мы тоже не обсуждали. А вот дед по линии матери был военнообязанным, но в боевых действиях участия не принимал, он занимался снабжением и жил в нашем городе, в Тюбингене. Кстати, здесь же в 1933 году, когда Гитлер пришел к власти, была антигитлеровская демонстрация, ее организовывала коммунистическая партия. Они тогда были единственные во всей Германии. И вот дед со стороны матери тоже был среди них, протестовал. Демонстрация не принесла никакого успеха, и организаторов отправили на каторжные работы.

Никаких вещей от деда по отцу не осталось, единственное, что у меня было, — это портрет деда в военной форме, в пилотке. Большой портрет. И подпись с примерным смыслом «Не плачьте обо мне». Он висел в доме у бабушки. И когда бабушка умерла, портрет достался нам. Больше ничего не осталось: ни писем, вообще ничего.

В Германии есть день, в ноябре, когда вспоминают павших воинов. Для многих семей это большой праздник; на кладбищах есть кенотафы, где выбиты имена погибших солдат из этого города. В торжествах принимает участие бургомистр, может играть оркестр, люди идут колонной. Но я не знаю, принимал ли участие мой отец в таких празднованиях. Да и сам я в них не участвовал, даже будучи взрослым. Не знаю, активна ли сейчас в этот день молодежь.

Однажды я смотрел советский фильм про войну, про партизан, — он был переведен на немецкий. Больше, пожалуй, советских или беларуских фильмов о войне я не видел. Зато я читал автобиографию генерала Батова, — ее еще в ГДР перевели на немецкий. Он описывал события в Озаричах с советской стороны. И на основании этой книги у меня сложилось впечатление, что генерал Батов был очень умным, честным и искренним человеком.

«Я был счастлив: они приняли меня в свою группу»

Я в Беларуси уже третий раз. И всякий раз для поездок были разные причины. Сейчас я приехал, потому что у меня здесь есть друзья. А тогда, в 2013–м, когда я узнал правду про 35–ю дивизию и про Озаричи, я захотел приехать в Беларусь и, насколько это возможно, встретиться с людьми, которые пережили ту трагедию. И попросить у них прощения, протянуть им руку примирения. Хотел бы посмотреть на место, где все это происходило, потому что все то, что я узнал, было чудовищно. Ведь это были не бои, не сражения, а самые настоящие военные преступления. Не могу сказать, что это целиком мои личные чувства, потому что я-то из другого поколения, — но я хотел бы выразить свои соболезнования за то, что члены моей семьи могли принимать участие в тех преступлениях. И хотелось бы выразить пожелание, чтобы сейчас между нами были нормальные отношения.

В конституции Германии сказано: «Сознавая свою ответственность перед Богом и людьми, воодушевленный стремлением сохранить свое национальное и государственное единство и служить в качестве равноправного члена объединенной Европы всеобщему миру…» Вот такими же были и мои причины для первого визита.

Это был сентябрь 2013 года. В Минске есть Историческая мастерская, и мы там встретились с выжившими узниками концлагеря в Озаричах, их там было около 15 человек. Я понимал, что я внук, возможно, военного преступника, и не рассчитывал на сердечный прием. И я был шокирован – в хорошем смысле. Потому что они с большим уважением отнеслись ко мне. Это было удивительно, ведь я понимал, что эти люди во время войны были детьми и, должно быть, потеряли своих родителей. Один из выживших рассказывал: ночью он заснул с мамой, а когда проснулся, она уже была мертва. Это меня очень сильно касается — эта боль, это горе. Эти люди сказали мне: тут нет твоей вины. И сказали, что я первый человек из Германии, который приехал к ним не как официальное, а как частное лицо. Я до сих пор под впечатлением от открытости и дружелюбия этих людей. До этого я много читал и знал о войне, но со стороны. А теперь война стала личным событием и для меня.

У меня с собой была фотография деда, и я ее показал людям. Я не думал о том, узнает его кто-либо или нет. Но что для меня было удивительно: двое бывших узников сказали, что не все немцы там, в Озаричах, были плохими. Двое из узников сказали, что там были солдаты, которые бросали еду и даже одеяла, хотя это было строго запрещено.

Перед поездкой я думал, что привезти в подарок. Так было заведено в нашей семье, еще мама мне говорила: когда идешь в гости — надо принести что-нибудь хорошее. Насколько я понимаю, беларуский народ довольно религиозен, и я тоже верующий. Христианские символы мне понятны. И я подумал, что надо купить восковых свечей и сделать крест, — получится такой символ искупления. И еще голубя мира. Мой сын помог мне сделать эти поделки. И я заготовил пять таких подарков, но пришло не пять человек, как я думал, пришло пятнадцать! Я поставил свечи на столах, чтобы их зажечь, но руководитель мастерской Кузьма Козак сказал, что лучше поставить свечи в музее. Еще я привез книги про свою родину и семена — мой город славится цветами. Книги, в основном, разобрали мужчины, а женщины больше интересовались цветами. Я не рассчитывал на такой теплый прием, это меня очень тронуло.

Позже в Озаричах, недалеко от мемориала, мы пошли на обустроенную площадку для отдыха и пикника. Для меня это тоже было в диковинку, это не наша культура, но я понял, что в Беларуси после посещения кладбища собираются и едят вместе. И они приняли меня в свою группу, я был счастлив. Я почувствовал, что между нами установилась дружба. И тогда я понял, что хотел бы еще раз приехать сюда. Но уже без этой боли, без этой вины. Я вижу свою миссию в том, чтобы содействовать миру, а также быть примирителем между двумя нашими народами.

«В официальных документах было сказано, что это бесполезные едоки»

У меня есть друг, раньше он был бургомистром. Его отец был офицером СС в Люблине, в Польше. Ему было поручено ликвидировать люблинское гетто, иными словами — всех расстрелять. И этот мой друг говорит, что до сих пор не может понять, как этот человек дома был прекрасным семьянином, но за пределами дома творил такие вещи. К тому моменту, как мы поговорили об этом, я уже побывал в Беларуси, в Озаричах. И я ему сказал: слушай, съезди в Люблин, — для тебя это будет полезным. Может быть, ты даже встретишься с людьми, которые знали твоего отца. Он согласился, что надо, но, вроде бы, пока так и не собрался. И я считаю, что мне очень повезло, что я смог встретиться сразу с пятнадцатью бывшими узниками.

Удивительно, что в моем Тюбингене получил высшее юридическое образование человек, бывший руководителем концлагеря в Озаричах. Так военные делали карьеру: если ты хорошо справляешься с расстрелами в Беларуси — тебя ожидает повышение. Я до сих пор этого не могу понять: такие образованные люди — и творили такие вещи.

По статистике может показаться, что Озаричи не так уж и страшны: лагерь просуществовал всего 9 дней, там никого не расстреливали. Но уже сам по себе факт того, что это был лагерь смерти, говорит о многом. Недалеко от моего города тоже был концлагерь, и там людей тоже не расстреливали. Они умирали от холода, от голода, от труда. И я не вижу между ними большой разницы. Неважно, умер ли в лагере один человек или сотни тысяч. Все знают про Освенцим, Берген-Бельзен, Равенсбрюк, Собибор. И мало кто знает об Озаричах, но для меня они стоят в одном ряду. С той лишь разницей, что в Озаричах были разные люди, здесь не было упора на евреях; одновременно были взрослые и дети, даже младенцы, мужчины и женщины. И самое большое коварство состояло в том, что человеческая жизнь там ни во что не ставилось, в официальных документах было сказано, что это бесполезные едоки. Немецкая армия не хотела заниматься снабжением этих людей. Администрация придерживалась тактики выжженной земли: после немцев там не должно было остаться ни жилья, ни еды, ничего. А в придачу еще и заразили гражданское население тифом для того, чтобы те потом заразили солдат.

И после всего этого мой дед сам умер от тифа. Но я не думаю, что это какой-то злой рок, просто тиф тогда был одной из распространенных болезней.

В 2015 году я снова побывал в Беларуси, и мой друг и переводчик Сергей из Бобруйска организовал встречу с Кузьмой Козаком и Аркадием Шкураном, бывшим узником концлагеря в Озаричах, и мое выступление в университете. Также я выступил в школе в Жлобине. У учеников были слезы на глазах, когда они слушали мою историю.

У меня снова были с собой семена цветов — они стали семенами примирения. Мы посмотрели военную хронику и, несмотря на эти тяжелые кадры, там была атмосфера принятия, прощения, и эта атмосфера сохраняется и во время моего теперешнего, третьего визита. Мы снова встретились с Аркадием, и он подарил мне свою книгу с посвящением, было очень трогательно.

В Бобруйске я видел памятник воину-освободителю, и там выбито: «Войска 1-го Белорусского фронта 29 июня 1944 года штурмом овладели г. Бобруйском». Это меня очень взволновало, ведь именно в этот день в Бобруйске мой дед был захвачен в плен.

«Хочу, чтобы из символа преступлений выросла дружба»

Сейчас уже не Озаричи цель моего визита, сейчас главное — встретиться с людьми.

В этот раз я привез камень из концлагеря, который был рядом с Тюбингеном, буквально в 20 километрах от моего дома. Это горючий сланец, в этой породе содержится нефть. И в 1944 году, когда не хватало топлива для танков, нацистские ученые высказали идею добывать нефть из этих сланцев. Для этого использовался труд заключенных — итальянских, норвежских, — про их труд было выражение «в час по капле». Многие заключенные там и погибли.

И я решил отправиться на место этого бывшего концлагеря и взять оттуда камень — чтобы показать, что и у нас в Германии были концлагеря. Люди страдали и у вас, и у нас. Для меня это символ преступлений, но я хочу, чтобы из него выросла дружба. Я взял этот грязноватый камень, отчистил его и нарисовал два флага: немецкий и беларуский. Я думал оставить камень в Озаричах, но в этот раз мы туда не попали, и тогда я оставил камень Аркадию Шкурану — он сказал, что передаст камень в музей. Надеюсь, что года два краска продержится.

Многие люди в Германии до сих пор не знают, где находится Беларусь, и я хотел бы, чтобы между нашими народами возникли контакты и дружба. Мало кто знает об Озаричах, и многие молодые люди вообще ничего не знают о войне. Для меня было важно, что со мной приехал мой старший сын. К нам в Германию приезжало беларуское телевидение и брало у меня интервью — хотя кто я такой? И я думаю, как рассказать людям Германии о том, что происходило в Озаричах, чтобы эта история не была забыта.

Обложка: Mitchell Hollander

Обсудите этот текст на Facebook