Директор агентства Red Graphic и жена Саши Василевича Надя Зеленкова всегда такая безмятежная, красивая и уверенная в себе и ситуации — я обожаю быть рядом с такими людьми. С ними всегда чувствуешь себя в безопасности — кажется, она спасет тебя, если ты подавишься; в сумке у нее будет любой необходимый предмет, а ее рассудительного совета хочется спрашивать. Сейчас Наде непросто, но это не повод долбить ее вопросом «как ты?» (я после интервью перестала) и предлагать держаться. Уедет ли Надя из страны, когда все закончится, как они познакомились с Сашей и почему на него нельзя кричать, Надя рассказала в интервью The Village Беларусь.

The Village Беларусь рассказывал: Александра Василевича, владельца рекламного агентства Vondel/Hepta, задержали 27 августа, ему предъявлено обвинение. В тот день в офис Vondel/Hepta пришел с обыском Департамент финансовых расследований Госконтроля. После этого обыск также прошел дома у Александра Василевича, владельца агенства; в офисе диджитал-агентства Red Graphic, которым владеет жена Василевича Надя Зеленкова; в доме у Саши Романовой, директора Mint Media; в галерее «Ў», совладельцем которой является Саша Василевич, и дома у галериста Валентины Киселевой.

После обысков Саша Василевич и Надя Зеленкова побывали на допросе. Надя Зеленкова вернулась с допроса и сообщила, что Саша с него не вернулся. Мера пресечения остается та же — заключение под стражей, Саша по-прежнему содержится в СИЗО на Володарского. Но при этом статью Уголовного кодекса, которую вменяют Василевичу, узнать невозможно из-за подписки о неразглашении. Сашу Василевича признали политическим заключенным.

Также стало известно, что вопросы у органов возникли и к его жене Надежде Зеленковой, которая владеет диджитал-студией Red Graphic. Она проходит подозреваемой по неназываемому уголовному делу.

— Надя, тебе страшно?

— Нет.

— Что ты написала в своем первом письме Саше?

— Писала, что делала, куда ходила, кого видела, что делает Аделя. Спрашивала, что ему передать, как парни в камере у него себя чувствуют, что продают в местном магазине, как работает библиотека? Саша после себя даже за первую неделю в этой библиотеке оставит много книг.

Передавала ему на днях фломастеры и учебник, как рисовать мангу, хочет научиться рисовать комиксы.

— Когда я едва двадцатилетняя писала моему задержанному бойфренду письма в тюрьму, то там была вся вот эта вселенская обоюдная любовь и жить друг без друга не можем и звездочки погасли. Оно сейчас так? Уже не в подростковом возрасте и после стольких лет брака?

— Нет, я пишу не одному Саше, во-первых, а пишу мальчикам или девочкам цензорам. К тому же слова про неземную любовь для меня из разряда фильмов, от которых тошнит. Ты же показываешь свою любовь действиями. Человек, который получает маленькую, но передачу почти каждый день, это понимает. Пусть не длинное письмо, но каждый день. Мне самой, как минимум, не нужно признание в любви, переданное через всю пенитенциарную систему.

— А как ты объяснила Аделе отсутствие папы?

— Рассказала, что есть люди, которым не нравится, что Саша делает хорошие дела. Им важно, чтобы он не был доступен для своих друзей и не продолжал делать то, что им не нравится. Я сказала, что он в тюрьме и мы не знаем, когда он выйдет. И мы, конечно, будем его ждать и писать письма. Вот она как раз и пишет — «папа, я тебя очень-очень-очень-очень-очень люблю». И сердечки рисует. За романтику у нас отвечает Аделя.

— Как проходит сейчас твой день?

— Я встаю в 6:45, ложусь в час. В середине дня я ношусь между передачами, своими личными делами, адвокатами и рабочими делами, их стало в разы больше. Вожу Аделю в школу, встречаюсь с друзьями. Ну вообще Саши нет пока две недели. Это не какой-то срок, за который твоя жизнь меняется системно. Но я и не могу сделать вид, что это кошмар и я сейчас проснусь. Нет, это не кошмар, это моя жизнь и я не проснусь. Мне нужно с этим жить и быть дееспособной.

— Помогает ли тебе сейчас твоя любимая йога и что вообще помогает? А беременность помогает?

— Йога сейчас не помогает, потому что я ей не занимаюсь. Нет на это времени. На то, что происходит у меня в животе, я обращаю внимание только ночью, когда не могу из-за этого заснуть.

— Расскажи, как вы познакомились с Сашей?

— Мы были в одной тусовке, которая перемещалась в районе «Центрального», «Пионера» и кафе, которое все называли «Черепашки». Это был 1996 или 97 год, я не уверена. Нас познакомил приятель. Саша был очень яркий. Мы недолго повстречались. Мне всегда нравились высокие парни. Это сейчас Саша мне кажется красивым, а тогда нет и я нашла себе высокого парня. Шли годы, и в 2001 году мы начали встречаться заново. Я помню свое отчаяние, что я пошла по второму кругу с осознанием, что в городе для меня закончились парни.

— Это очень понятное чувство спустя и 20 лет в Минске…

— Саша был очень напорист и быстр, требовал сразу переехать с ним в съемную однокомнатную квартиру. Мы начали жить вместе, я настояла, чтобы в квартире появился матрас, потому что его там не было, а Саша предполагал, что нам будет удобно спать на полу. Он долганул у кого-то денег и купил жодинский матрас, а я купила на выходное пособие из семьи в 100 долларов постельное белье. Мы не были бедными, но все деньги, которые у нас были, мы спускали до того, как успевали купить что-то в дом.

— Я и сейчас так живу

— Саша тоже.

— Расскажи про вашу свадьбу.

— Ну это было уже вынужденная история из-за покупки квартиры. Брак по расчету у нас. Но только неправильный. Надо было жениться до покупки квартиры, а я вышла замуж после (смеется). 2005 год. День свадьбы был такой. У нас был синий кабриолет. Я надела белое платье короткое Ferre, очень странное. У меня были босоножки Diesel и серебряное кольцо за три копейки. Саша был в розовой рубашке. Мы сходили в ЗАГС вдвоем, сфотографировались, показав факи с кольцами, приехали домой и начали долбить его кольцо. Хотели применить метод искусственного старения, но оно не состарилось, а только поцарапалось и кольца никто из нас никогда не носил в итоге. Вечером мы с семьями пошли в ресторан «Пармезан», где в вип-комнате Вадим Прокопьев со своей командой устроил нам красивый праздник.

— Из-за чего вы ссоритесь?

— Из-за ремонта, например. Но с Сашей абсолютно неприкольно ссориться, потому что он просто перестает с тобой разговаривать. Мне уже через минуту становится скучно, но я понимаю, что со мной еще день, а то и три никто не собирается мириться. Короче, я все время в проигрыше. То есть даже, если он виноват, я должна идти и говорить «Сашечка, прости меня», потому что сам он на примирение не идет. Быстро поняла, что это путь в никуда и хуже только мне, поэтому мы не ссоримся вдрызг. Но поругаться можем из-за чего угодно. Саша не переносит крик как явление. Если на него начать кричать, то это самое страшное, что может произойти. А я как раз из семьи, где все кричат (ну кроме папы) и мне первое время было сложновато перестать кричать. Ну ничего, перестала.

— В чем отличаются ваши подходы к работе? Я знаю, что ты любишь пробовать всякие современные модные штучки, а Саша едва пользуется гугл-таблицей.

— Ну я же работаю в диджитал-агентстве, а не в старомодном рекламном (смеется). Мы совсем по-разному общаемся по работе. Саша гораздо более резкий человек, чем я. Для меня иногда слышать, как он разговаривает, кажется очень страшным. Он более прямолинейный. Да мы вообще абсолютно разные люди — просто живем вместе. По совместным проектам мы с Сашей очень ругаемся, вплоть до того, что я готова отказываться от работы. Многие в городе так и не поняли, что у нас с Сашей разные, а не общие бизнесы. На Vondel-елках или концертах классической музыки люди подходили и благодарили меня за праздник, хотя я не имею отношения к этим проектам вообще. Я бы никогда не стала бы работать с Сашей постоянно. Есть пары, которые могут нормально существовать в рабочих отношениях, но это не мы.

— Мне показалось, что после 14 суток, которые он провел на Окрестина и в жодинской тюрьме, Саша стал еще более резким и прямолинейным…

— Делать вид, что это легкий опыт — нет. Все, что происходит в стране сейчас — это болезненный травматичный опыт для всех. Хоть мы и показываем друг другу сердечки и несколько раз в неделю ходим в хорошем настроении, но то, что происходит — это тяжело.

— Как думаешь, Саша жалеет о чем-нибудь?

— Мне сложно предполагать. Конечно, он не железный и переживает, что огромное количество людей во всем этом задействовано, не только не получает удовольствия, а боится и страдает. И он понимает, что это связано с ним в первую очередь. Он точно переживает за директоров, бухгалтеров, ребят на своих предприятиях, за тех, в чьих домах проходили обыски.

— Ты для меня всегда образец выдержки и спокойствия. Как это получается?

— Да я такая же, как и все остальные. Но я за целесообразность — от того, что я буду в соплях и жалости к самой себе, ничего хорошего не будет. Я сейчас ужасную вещь скажу — мне Сашу не жалко. Он взрослый человек. Он, конечно, не знал масштабов того, что произойдёт. Но все свои решения он принимает с осознанием того, в какой стране он живет, как эта власть реагирует. Никто не нарушает закон, и вся текущая политическая кампания стартовала с чудесного человека, который сказал — ребята, давайте мы не будем нарушать закон. Давайте попробуем играть по правилам. Но эта игра по правилам в итоге с теми, кто бьет тебя шахматами по голове.

С эмоциональными людьми мне сейчас сложно общаться, я подстраиваюсь под человека, с которым я разговариваю и зеркалю его. И если тебе кажется, что я само спокойствие, значит я воспринимаю тебя как очень спокойного человека.

— Что тебя сейчас раздражает больше всего?

— Слова «держись», вопрос «как ты». Но я понимаю, что людям тяжело выражать свою поддержку или что-то спрашивать. У меня спрашивают — «Надя, ну как ты?» Я пишу — «плохо, но спасибо за вопрос». Потом смотрю на это, убираю «плохо», пишу «я класс». Вот так и сохраняешь спокойствие, переписывая текст.

— Почему Саша не уехал, хотя имел на это все возможности? Это любовь к родине?

— Саша своими делами достаточно четко объясняет людям и самому себе о своей любви к родине. Вне своего рекламного бизнеса, он делает проекты, на которые тратит невероятное количество своих сил, и, если считать экономику, то получает из них не ноль, а минус. Если оценивать Сашу как бизнесмена, так он так себе бизнесмен в этом плане.

У нас уже была квартира, которую мы купили не без помощи родителей, но не было даже кухни. Я мыла посуду в очень красивой раковине в ванной. Мы очень немного таких красивых вещей могли позволить себе в начале, но я хотела эту раковину. И уже тогда мы открывали галерею и вкладывали первые деньги, которые для нас были огромными. Я сорок раз говорила Саше, что мы слишком бедны для тех проектов, которыми мы занимаемся — их могут позволить себе люди с другими доходами. Саша делает кучу хороших вещей, потому что ему кажется так правильно, потому что это и есть построение его города. Он пытается изменить ту среду, в которой находится — будь то рекламная или другая индустрия. Можем ли мы считать это любовью к родине? Да.

Основной инициатор уехать в нашем доме всегда я. Сашина же идея в том, чтобы много-много ездить. Когда ты много ездишь, ты можешь оценить и понять то, что ты делаешь. До тех пор, пока я сама много не поездила, я не понимала, что наша галерея такое уникальное место. Когда ты много путешествуешь, то видишь, насколько редко встречаются действительно крутые места.

— Какие у тебя планы на жизнь?

— О моих планах на жизнь нужно спрашивать у следователя. Не я сейчас управляю своими планами, к сожалению.

— После репрессий, которые сейчас применяют к вашей семье, изменится ли ваша точка зрения насчет отъезда?

— Как и первого ребенка, я планировала рожать не в Беларуси. На этот раз я хотела после родов остаться на некоторое время в стране, где я могу быть спокойна за своих детей. Эти намерения не включали Сашу. Он собирался оставаться в Минске, даже если бы я уехала с детьми, он бы ездил туда-обратно.

Повлияют ли нынешние события, связанные со мной и Сашей на то, в какой стране мы будем жить? Сейчас мой ответ однозначный — я не хочу жить в этой стране. Даже когда в ней что-то изменится. Те, кто бьют людей, те, кто вызывают ОМОН на наблюдателей — они никуда не денутся, они здесь будут жить. А я не хочу жить с ними даже на одной территории.

Количество людей, замазанных в крови такое, что эту страну нужно будет строить заново. И я с огромным уважением буду относиться ко всем, кто будет это делать. Но я это не буду делать, я хочу жить. И я не считаю, что это здрада, предательство, эмиграция. Это мое право, как человека. Я вежливо общаюсь с теми, кто «исполняет функцию», как-то так они себе это объясняют, показывая на портрет Лукашенко и на герб за спиной, — «ну вы же понимаете, мы же исполняем функцию». Но я даже не хочу знать людей, исполняющих функцию. Не хочу сталкиваться с ним каждый день. Они же не изменятся за секунду, они просто будут ждать нового приказа.

Если ты спросишь про мой ночной кошмар, то это здесь болеть и здесь рожать. Родить — не самая большая проблема, рожу. Но я лечила своего ребенка в Израиле и Германии, я знаю минусы и плюсы врачебной практике там и здесь, к сожалению, не понаслышке. Да, черт с ней, с практикой, мы все, в конце концов все еще свидетели лютой лжи о ковиде.

— Саша поддержит тебя в этом решении, как ты считаешь?

— Нет, я думаю Саша не поддержит меня в этом решении.

Конечно, когда в Беларуси что-то изменится, она расцветет за короткое время. Она маленькая, ее легко изменить. И он из тех, кто меняет. И знает как. Это мегакрутая задача, как раз как он любит.

С другой стороны, несмотря на весь ад ситуации, я сейчас чувствую себя окутанной любовью и заботой. Не только волшебных друзей, которые помогают с передачами, привозят мне фрукты или бесконечно предлагают посидеть с Аделькой. Но и фактически далеких от меня людей: учителей моей дочери, врачей, Сашиных коллег и клиентов. И когда я думаю, что страна — это мы, я все больше верю в нас, и по этой логике — в страну.

Подпишитесь на наши Instagram и Telegram!

Текст: Евгения Сугак

Фото: Даниил Парнюк

Обсудите этот текст на Facebook