Ресторатор Сергей Заблоцкий любит Минск трезвой любовью. Вместе со своим старым товарищем — музыкантом Глебом Галушко — он показал The Village Беларусь свои любимые места в центре Минска и рассказал, как прекратить создание домов по образцу Лас-Вегаса 70-х годов.

Текст

Евгения Сугак

Фотографии

Александр Обухович

О доме Кима Хадеева

С.З.: Сейчас мы отправимся в место, где жил Ким Иванович Хадеев. Вот этот памятник «вневременной архитектуры» и место жительства известного в свое время человека.

Я отношусь к поколению людей, которым 45–50 лет. Мы родились в большевистской, красной стране. В то время Минск был лишен многих важных вещей: поп-музыки, кино, книг, стиля, иронии, продуктов и многого другого. Отчасти он и сейчас таким является. И потому у минчан и тех, кто когда-либо здесь жил, образовалась некая традиция — развивать воображение, строить для себя свою собственную, удобную среду, поскольку улицы были уже заняты институтами ханжества и невежества.

Моя карта города не совпадает с материальной. Я знаю, что в районе кольцевой появились новые микрорайоны величиной с небольшой город, но я бываю там исключительно редко. Гораздо чаще приезжаю в Вильнюс. Несколько реже, но чаще, чем в новых минских районах, бываю в городе Берлине. И у меня в голове складывается интерактивная, воображаемая, но одновременно и реальная карта. Для меня мой город состоит из вот этого угла в Минске, за которым начинается аптека в Берлине, а за ним следует кофейня в Вильнюсе и так далее. И для меня это становится реальностью. Наверное, это тот подарок, который преподнес мне Минск. Мне кажется, другой город не смог бы этого сделать.

Г.Г.: А помнишь, как мы были в Гамбурге? Я заметил, что если пойти в одну сторону от вокзала, то придешь в то место, которое, как ты и ожидаешь, будет Гамбургом. Но ежели пойдешь в другом направлении, помнишь, к Novotel? Переходишь — и ты на улице Тростенецкой.

У минчан образовалась некая традиция — строить для себя свою собственную, удобную среду, поскольку улицы были уже заняты институтами ханжества и невежества

С.З.: Компиляция может состоять не только из географии, но и времени, событий, удобных и неудобных мест, цепочка превращается в живую ткань.

Г.Г.: Ким Хадеев жил в доме, на месте которого теперь стоит этот некрасивый дом (долгострой на Киселева, напротив магазина «Соседи» — Прим. ред). Здесь стояло два осмоловкообразных барака. Хотя бараки не совсем то слово. Это были двухподъездные дома с отдельными квартирами, как на Чичерина. Их снесли в 2002 году. Ким Хадеев поселился в одном из упомянутых домов.

В какой-то момент это был действительно очень известный человек, который после себя, в общем-то, ничего и не оставил. Но при этом я смог почерпнуть от него много вещей, которые для меня важны в жизни.

С.З.: Ким Хадеев был невысокого роста, с палочкой, вечно дымящей сигареткой в мундштуке и пронизывающим хитрющим «ильичевским» взглядом. Он написал диссертации, наверное, всему Советскому Союзу.

Г.Г.: А значит, Ким Иванович в значительной части ответственен за то, что сейчас нами управляют какие-то мерзавцы. Эти люди смогли получить ученые степени, не имея для этого ни малейших интеллектуальных дарований, ни каких-либо человеческих оснований.

О Доме радио, бежевой краске и неучастии

Г.Г.: Мы проходим Дом радио, который покрасили в бежевый или, как говорит Корзун, кальсонный цвет. И мне кажется, это катастрофа.

С.З.: Да, беж не очень, зато надежно припудривает содержимое. Мне вообще-то много чего не нравится, Национальная библиотека в виде сломанной конфетки, например. Однако это не заставляет меня мучительно страдать. Я вырос в этой среде «так себе покрасочек» и продолжаю здесь быть, а принимая во внимание упрямство в отношении к цвету и форме зданий, отношусь к этому как к «местному» стилю.

Г.Г: А сейчас я покажу вещь, от которой мне реально хуже жить. Вот от этих вот крылечек. При том что наверняка у этого дома есть определенный статус. И если ты захочешь изменить что-то в своем балконе — ты не сможешь. Но крылечки такие уродские строить можно. Я бы хотел каким-то образом сделать так, чтобы люди, создавшие данный проект, объяснили, что у них в голове. Например, что они имели в виду, когда покрасили нижнюю часть колонны, оставив верхнюю в другом цвете? Кто бы мне объяснил, чего они добивались этими разными цветовыми полями?

С.З.: Это та краска, которая у них была.

Г.Г.: Нет, погоди, могли бы тогда покрасить сверху донизу. Есть же простые вещи. Для начала, перед тем как перекрашивать здание, нужно было задать вопрос: ну зачем вы это делаете? Что означают эти линии? Или: если вы не видите разницы, может, вам стоит занять другую должность?

С.З.: Значит, была еще одна, специальная краска, одобренная директором цвета и оттенков. Веселая. Надолго завис над городом злой дух Фу Манчу. Вот графический орнамент на портале главного входа Дома радио. Мне кажется, что этот декор — красивенная и очень важная деталь, придуманная архитекторами, а графика орнамента для меня — лучший образец беларуской айдентики. Ранее на совершенно серой штукатурке был геометрический объемный узор из пересекающихся под углом линий. Ромбы, образованные пересечениями, были покрыты золотом и переливались на солнце, и это не было чем-то идиотским и вульгарным, а наоборот — приподнятым, строгим, тем, за что я мог любить это здание.

Перед тем как перекрашивать здание, нужно было задать вопрос: ну зачем вы это делаете? Или: если вы не видите разницы, может, вам стоит занять другую должность?

Г.Г.: Не то чтобы любить, но это редкий случай, когда было выносимо. Действительно, в таком виде, каким оно было: серое все, темное, и вот эта бронзуха — оно работало.

С.З.: Да, это был тот исключительно редкий случай. И закрасили «кальсонами» как раз это золото, которое держалось столько лет. Этот объем придавал торжественность, и здание казалось мне каким-то нью-йоркским. Причем все закрасили недавно, может, пару месяцев назад.

Г.Г.: Я представляю, как 30 лет назад кто-то, преисполненный лучших пожеланий, говорит: «Как же ужасно, мы живем в этой скучнейшей, серой реальности среди ужасных серых зданий». И за какое-то время проходит путь от высказанной крамольной мысли до того, что «только так и можно». Потом все нужно покрасить веселеньким персиковым весельем. А дальше: «Ну и хорошо, когда серое здание, не нужно так часто красить. Не обваливается, и слава богу».

Или вот на ограде генштаба находится спираль Бруно, запрещенная международной конвенцией как варварское оружие. Точно такой же, если не ошибаюсь, огорожен Ботанический сад. Мне кажется, это чудовищный скандал, прямо скандал скандалыч. Просто его никто не замечает.

С.З.: А также к штабу приставили парочку дзотов (главное оперативное управление Генерального штаба Вооруженных сил).

На ограде генштаба находится спираль Бруно, запрещенная международной конвенцией. Мне кажется, это чудовищный скандал, прямо скандал скандалыч

Г.Г.: Мы дети холодной войны, с покалеченной ожиданием ядерной бомбардировки психикой. Но даже в совдепе такого не было. Рядом со штабом просто стояли часовые, и никто залезать туда не собирался.

С.З.: Можем ли мы что-то изменить? Кто знает? Но приукрасить немного время — возможно. Хочешь быть наблюдателем — наблюдай, а если решил что-то делать — делай на всю катушку. Я выбрал последнее, может, «Индиану Джонса» насмотрелся.

Г.Г.: Я придерживаюсь диаметрально противоположного мнения. Мне кажется, что прямое действие никогда не приводит к желаемому результату. Желаемый результат, который можно принять, всегда является побочным эффектом.

Я вообще не рассчитываю создать ничего. Но, глядя на других, более активных и амбициозных людей, предполагаю, что сейчас их усилия абсолютно бесплодны и контрпродуктивны, но затем в одну секунду могут стать абсолютно продуктивными и радостными для меня, к примеру.

Об Осмоловке, молодежи и сентиментализме

С.З.: А здесь начинается замечательная Осмоловка. Замечательная, потому что я там жил и с ней у меня связана большая, важная и счастливая часть жизни. Между прочим, и с тобой познакомился здесь. Это счастливое место. Наверное, таким было всегда — теплым, уютным, зеленым, с Утесовым, Вертинским, Окуджавой и папироской.

Могу понять обе стороны в вопросе обсуждения о сносе Осмоловки. Я был бы рад джентрификации, по подобию Берлинской, например. Однако, боюсь, этого не случится. Но в любом случае это вопрос адекватной компенсации, а не административного «отжима».

Г.Г.: Мне кажется, нет никаких проблем с тем, чтобы представить квартал красивее, чем он есть сейчас. Но невозможно сделать его лучше в существующей ситуации. Я понимаю, что у людей есть сентиментальные чувства. Но меня самого сентиментальные чувства, в том числе мои собственные, не очень интересуют. Хочется — перехочется. Но это не так важно. Мне кажется, проблема в другом — что никто не хочет воспринимать Осмоловку как чью-то собственность. И эту проблему нужно решать именно с позиции собственности.

Меня самого сентиментальные чувства, в том числе мои собственные, не очень интересуют. Хочется — перехочется

Мне кажется, мы являемся свидетелями того, что все сделанное в центре является совершенно неважным. Нравится мне, как выглядит гостиница «не-Кемпински», — не нравится, соответствует ли она моим эстетическим представлениям — это совершенно неважно.

С.З.: Есть такой музыкальный анекдот. На контрабасе самые низкие ноты, ми и фа, едва различимы. Когда ты проводишь смычком, они звучат как «пфффффрр». И вот стоит дирижер, и ему что-то не нравится в звучании оркестра. «Контрабасы! дайте ми!» Пффффффррр! «Дайте фа!». Пфффффрр! Ах, «Оставьте ми». Вот это похоже на мое неучастие, так оно и проявляется.

Молодые люди уже дождались некоторых изменений. Может, это просачивается ввиду усталости администраций и министерств или настойчивости молодых людей. А может, это меняется мир. Тем не менее у меня нет завышенных и неоправданных ожиданий насчет будущего. Беларусь вообще какое-то исключительное место в отношении к «стабильности». И если теперь помидоры стали уже не «вечнозелеными», то перестают быть самими собой, то есть помидорами, когда пересекают границу. Однако, несмотря на все наши «чудеса», я очень люблю Минск, и отчасти по той же причине, по которой люблю и Берлин. За то, что можно идти по городу и видеть вот здесь кусок Лос-Анжелеса, а вот тут — кусок Гамбурга, а за ним — Питер и так далее, уж извините, сила привычки.

О беларуских СМИ

С.З.: Сделайте уже скучный журнал. Я люблю скучные журналы, скучные рестораны, вообще все скучное люблю. Мне не очень нравятся статьи с нервной интонацией скандалов, недовольств, разочарований и «зеленых» надежд, представленные в десятикратном размере на всех полосах одновременно. Я, конечно, не против хорошего, основательного, роскошного скандалища. Но мне кажется, что одного достаточно. Вот любят же The New York Times, который выходит каждый день с одинаковым количеством страниц, и материала на них всегда хватает. Там нет никаких потрясений, истерик, все неизменно: вот политика, вот спорт, вот театр, вот скандал, вот некролог.

Г.Г.: А вот чего мне не хватает в нашей прессе, так это диалога между собеседниками. Ситуаций, когда кто-то что-то высказывает, — выше крыши. Проблема в другом: люди высказывают свои мысли просто в стенку. Понимаю, что я часто некомпетентен, чтобы оценить мнение какого-то эксперта. Но я абсолютно уверен, что есть другой человек, более компетентный, который придерживается противоположной точки зрения. Однако эти люди не встречаются друг с другом по причине, что им так дискомфортно. Им комфортнее просто высказывать свои мысли, обращенные к большому количеству подписчиков. И я обнаружил следующую вещь, если говорить о разнице поколений. Мне кажется, что люди, моложе определенного возраста, стали абсолютно нетерпимы к тому, что их точка зрения не встречает моментального одобрения. То есть, если кто-то высказывает свою идею и с ней сразу не соглашаются, то человек не требует содействия, чтобы реализовать эту идею позже. Ему нужно, чтобы сразу сказали: «Да, эта вещь очень хорошая». А ежели начать разбирать эту вещь, прилагать к ней некие требования, чтобы привести ее к какому-то результату, тут же возникает отторжение: «Не надо, все, я этого не выношу, не люблю, нет, лучше пойду домой».

Я не журналист, но если бы я захотел им стать, я бы знал почему. В США был президент Никсон, абсолютное чудовище, которое народ тем не менее любил, потому что все народы любят чудовищ. А потом он допустил маленькую ошибку, и два парня-журналиста взяли и доказали факт прослушки в Уотергейте. Вот ради этого я бы стал журналистом.

О доме Чижа, «Бриони» и сантехнике

Г.Г.: Дом Чижа… На мой взгляд, проблема не в том, что здание большое и высокое, а в том, что оно уродливое. Но есть один ракурс, с которого дом не такой ужасный. Это если смотреть вблизи, из Троицкого.

Мне кажется, это очень плохой дом, объединивший черты многого, построенного у нас. Этот проект словно сделали для Лас-Вегаса году этак в 77-м. Но в 77-м его не построили, потому что он уже на тот момент устарел.

С.З: В Лас-Вегасе этот дом немедленно бы снесли, а на его месте построили что-нибудь более экономически целесообразное. Этот дом даже не заселен полностью, насколько мне известно. Но вообще-то там живут мои знакомые, которые говорят, что вид из окна замечательный.

Г.Г.: Но коль там живет Светлана Алексиевич, значит, можно и притерпеться. И надо убрать эти дурацкие минареты, которые выглядят так, будто собраны из современных сантехнических пластмассовых трубок.

С.З: Сантехника — это вообще важная часть нашего общества, начиная с парадов и заканчивая роскошными эмалированными улыбками состоятельных горожан среднего и старшего возраста.

Г.Г.: Изменения в Минске станут возможными в ту же секунду, когда люди, тот же самый Чиж, поймут, что он ходит в костюмах «Бриони», а не в трениках, которые он явно носил, когда занимался борьбой. И машина у него «Мерседес». Так зачем же здание нужно делать в стиле «треники»?

Я назвал «Бриони», потому что путаю все эти кевларовые костюмы.

Сантехника — это вообще важная часть нашего общества, начиная с парадов и заканчивая роскошными эмалированными улыбками состоятельных горожан

С.З.: И туфли Аладдина — административная спецодежда. Забыли про «улыбку Ильича». Это такие ботинки. Во времена бедной молодости в магазине ЦУМ были обнаружены отличные ботинки производства фирмы то ли «Луч», то ли «Неман», которые стоили дешевле всех модельных представителей своего класса. Эти ботинки покупали только военные, наверное, потому что были вещью строгой, надежной и без юмора. У них были закругленные носы, замечательная прошивка, кожаная прокладка, и, если честно, выглядели они, как «Джон Лобб». Мы назвали их «улыбка Ильича». Пожалуй, это была единственная неплохая вещь, что имелась в арсенале советской торговли.

Г.Г.: Помню, мы с Сергеем работали в Молодежном театре… Монтировщиками сцены. И все время носили комбинезоны, которые нам выдавали. Думал, что выглядим как Clash.

Здесь речь идет не о наличии либо отсутствии вкуса. Ни один проект не создается в одиночку, особенно в современном мире. Машина «Мерседес» должна въезжать в соответствующее здание. А уж как оно при этом будет выглядеть, Чижу знать не обязательно. Можно предположить, что люди, способные построить дом, должны учиться по соседству с создателями дизайна «Мерседеса». И эта мысль не требует наличия вкуса, она очень проста и требует только понимания.

Я не отказываю Чижу в способности понять. Думаю, он совершенно внятный человек. Но другое дело, что вокруг него находятся люди, которые ему совершенно не возражают и тем самым создают постоянное ощущение власти. И причина здесь следующая. Никаких поводов разговаривать у Чижа со мною нет, такая ситуация просто не возникнет, мы нигде не пересечемся. И вот здесь пригодилась бы пресса.

С.З.: Скучная пресса, пожалуйста.

Об элегии на улице Красной и страданиях

С.З: Дальше мы пойдем на улицу Красную, 14.

Здесь в конце 80-х был кафетерий, где продавался самый дешевый и отвратительнейший кофе, который, однако, всем нравился. Каждый день в 13:00 без исключений: и в будни, и в выходные, здесь собиралось много молодежи, разных компаний, обсуждали разные идеи и просто болтали, попивая кофе вот на этих перилах. Здесь я встречал своих музыкальных кумиров из группы «Бонда» и ULIS.

Г.Г.: Я уверен, что многие вспоминают это место с элегией. Я сам лично к ней не склонен и хотел бы, чтобы эта интонация по возможности утихала. Хотя, мне кажется, это популярная интонация в нашей стране.

Элегия — популярная интонация в нашей стране, но я хочу, чтобы она утихала

С.З: Ну конечно же! Она даже материализуется в виде больших военных моторизированных праздников и, по замыслу организаторов, должна объединять через чувство ярости и скорби в торжественной атмосфере. Мне кажется, что такой объем страданий делает человека черствым и невосприимчивым. Например, у британцев для этого есть такое явление, как Традиция, которая пронизывает все общество, оседает внутри семьи и лично каждого, формируя характер и поведение. И так из поколения в поколение. Это не требует от вас испытывать сильные душевные страдания о вещах и событиях, свидетелями которых вы не были, но учит уважению и чувству меры. И я думаю, что это наиболее прагматичный способ хранения исторической информации в культурно развитом обществе, к тому же совершенно безопасный для дорог и дорожных сооружений.

Г.Г.: Мне кажется, что на все эти битвы всем уже наплевать. Мне кажется, проблема Минска в другом, и я не знаю, как ее решить. Минск — двухмиллионный город. Городов с таким населением в Европе немного. Помню, как мне было удивительно найти места в Гамбурге, которые один в один походили на Минск. Это были на удивление советские места. И в Берлине, в Кройцберге такие есть, и мне было действительно сложно поверить, что это западная страна, в том смысле, какой мы ее представляли, когда жили в Советском Союзе.

Мне кажется, что на все эти битвы всем уже наплевать. Мне кажется, проблема Минска в другом, и я не знаю, как ее решить

Но в чем разница? В том, что скорей мы найдем похожие на Минск вещи в небольших городах. В польском Жешуве, который столица воеводства, но там живет сто тысяч человек, не два миллиона.

Что я имею в виду? Подходить к вопросу Осмоловки надо следующим образом. Я слышал, что в Копенгагене есть люди, которые занимаются «реабилитацией» города от тех ошибок, которые допущены в ходе урбанизации. Мы же живем в двухмиллионном городе, в котором до сих пор можно проехать по центру. И пробка в нашем понимании означает только то, что ты едешь не на первый светофор.

О Зыбицкой и праве на счастье

С.З: Ну вот наконец-то и в Минске появилась целая улица, живущая круглые сутки. С безудержным весельем, барным кластером, музыкой, танцами и веселыми компаниями, увлеченными молодыми людьми и ожидающими дамами. Чем-то напоминающая мне гамбургский Рипербан и квартал St.Pauili одновременно. Уличные музыканты просто играют на улицах, и их никто не арестовывает. Поэтому я думаю: а вдруг там однажды случится какой-нибудь театральный фестиваль по примеру Эдинбургского?

И хотя последнее уникальное место в Минске с набережной было окончательно уничтожено архитекторами и строителями, я склонен думать, что это тот случай, когда функция важнее формы. Ну что еще тут добавить? На заре XIX века в одном из нью-йоркских клубов в правилах поведения для гостей значился следующий пункт: «Не поджигайте волосы девушке с сигаретным лотком в попытке пригласить ее на танец. Она здесь с единственной целью - разносить сигареты и сигары с улыбкой, что приносит прибыль концессии».

Г.Г.: Сто лет назад Минск был малозначительным городом, который превратился в двухмиллионный по политической причине. И знаешь, где еще так быстро выросли города? В Америке. Там есть места, выросшие буквально с нуля.

Помнишь, когда мы были молодыми, считалось, что американский дизайн, за исключением джинсов и электрогитар — вещь хорошая, но с точки зрения стиля — грубая. Предполагалось, что все по-настоящему изящное и глубокое с экзистенциальной или стилистической точки зрения можно найти только в Европе. А теперь уже довольно давно все знают, что самое лучшее — в Америке. Американское — самое лучшее.

Никакой европейский арт-хаус не сравнится с хорошим американским сериалом вроде «Во все тяжкие» или «Фарго» с точки зрения экзистенциальной глубины и художественной точности каждого кадра. Просто произошла следующая вещь: американцы в какой-то момент восприняли это основание как задачу, которую нужно решить, а не ныть, и добились потрясающих результатов!

Счастье — штука труднодостижимая, требует много работы, и хуже того, счастье — очень долгосрочный проект

С.З: В Декларации Независимости они закрепили наравне с правом на жизнь и свободу неотъемлемое право добиваться счастья. Но счастье — штука труднодостижимая, требует много работы, и хуже того, счастье — очень долгосрочный проект. И Америка крепко взялась за развлечения, довела их до совершенства и продала в жадный мир. Поп-музыка, Голливуд закрыли этот вопрос в Конституции.

Г.Г.: Проблема в том, что мы утратили экзистенциональную возможность иметь что-то по-настоящему прекрасное.