Асабiсты вопыт«Однажды волк на меня помочился»: Я два года прожил в стае волков

— Дело было сорок с лишним лет назад, мне тогда было около 30 лет. Боржомское ущелье в Грузии — это заповедник, и людей и их влияния там почти нет. Там, правда, стреляли волков, потому что в то время действовала премиальная система: за уничтожение хищников выплачивали 50 рублей. За одного! А 50 рублей в то время были довольно большими деньгами: я как младший научный сотрудник получал зарплату в 140 рублей и содержал семью. А если ты убивал беременную волчицу — платили отдельно за волчицу и за каждый эмбрион, — а это уже очень большие деньги, ведь эмбрионов, как правило, намного больше, чем волчица рожает.

Я по образованию физиолог, работал в Институте физиологии имени Бериташвили, занимался изучением физиологических механизмов поведения. В то время этология — наука, изучающая инстинкты животных — была запрещена. И мы представления не имели, что такое поведение животных. И мне пришла в голову такая мысль: а механизмы чего я, собственно, изучаю? Надо сначала узнать поведение, а потом изучать его физиологические механизмы. Дальше возник вопрос: поведение каких животных мне изучать? К тому моменту изучали кошек, внедряли электроды, посылали сигналы в мозг. Но кошками мне не хотелось заниматься. С собаками я общался, но собаки из-за того, что были одомашнены, утратили часть своей звериной натуры. Тогда я решил изучать волков.

Я решил, что входить в их социальную систему категорически нельзя. Иначе я должен буду принять какой-то ранг в их иерархии, а ранжирование без зубов не обходится. Значит, надо было сделать так, чтобы я был просто присутствующим, причем чтобы мое присутствие было бы им выгодно. Забегая вперед, скажу: когда я там появился — моментально исчезли егеря, которые за волками гонялись, исчезли капканы и петли. Волки почувствовали свободу от давления человека — при том, что я постоянно был рядом.

Свой опыт я начал где-то перед гоном, в конце января — начале февраля. После моего приезда начался гон, и работать стало намного легче, потому что в период гона кобель и сука отделяются от семьи, работать с двумя животными проще.

С собой я носил котелки и теплую одежду, особенно зимой. Сейчас мне сложно вспомнить, сколько весил мой рюкзак, потому что тогда я веса практически не чувствовал. Я был, как бык, здоровый, я бывший спортсмен, даже был чемпионом Грузии по тяжелой атлетике, имел первый разряд по гимнастике. Так что проблема веса меня мало беспокоила.

Были у меня чешские ботинки, в Советском Союзе их называли говнодавами. Из свиной кожи, с толстой подошвой, а в носок был встроен металлический стакан. Можно размахнуться и ударить булыжник — и ничего с пальцами не произойдет. Я потом в этих ботинках еще альпинизмом занимался. Они у меня были, наверное, лет десять, и не изнашивались. Я таких ботинок в жизни больше нигде не видел.

Я постоянно жил рядом с волками, спал в бурке. У меня очень хорошая бурка была, настоящая, старинная. Бурка — гениальное изобретение: она не мокнет, вода просто по очесу стекает, не проникает внутрь; да и винтовочная пуля в бурке застревает. Укладывался в ней по диагонали, в угол просовывал голову и заворачивался.

Когда спали — я старался держаться от них метрах в пяти. Один молодой переярок мимо меня вплотную ходил и иногда задевал. А был один момент, когда я спал и сквозь сон услышал, что на бурку какая-то вода льется. Оказалось, это матерый меня пометил. Потому что у бурки специфический запах, особенно когда она влажная. У влажной овечьей шерсти вообще сильный, довольно неприятный запах. Это им не нравилось, и они старались на меня свой запах нанести.

Из оружия у меня был топорик под названием «смерть туриста». Другого такого ужаса в Советском Союзе, такого топора, больше не было. Этот ужасный топор выпускали из мягкого железа, и даже когда приходилось простые ветки рубить, он моментально затуплялся. Ужас! Потому туристы и назвали его «смерть туриста» (Также «смертью туриста» походники называли примус ПТ–1. — Прим. The Village Беларусь).

Даже охотники, когда убивают какую-то крупную дичь и не могут с собой сразу все забрать, они стреляными гильзами обкладывают ее, и зверь не подходит. У ружья, как бы я его ни чистил, свой запах. А дикий зверь отлично его знает.

Вторая причина была в том, что я оружие с детства знаю, и неплохо, и наблюдал за людьми, которые носят с собой оружие. Когда в кармане оружие, человек на рожон лезет, это подсознательно абсолютно. И я опасался, что в какой-то критический момент не смогу сдержать себя. Кстати, если психически нормальный человек средней силы не передрейфил и если у него есть нож, то, в принципе, он может справиться с волком.

В двух километрах от нашей стоянки была ветхая избушка, при желании в нее мог зайти всякий. Поэтому под избушкой я сделал схрон и хранил припасы. Я договорился, и раз в две недели в избушку егерь доставлял мне еду; я разработал график и его там встречал. Какая еда? Это хлеб, сало и тушенка, чтобы можно было хранить долгое время. Под избушкой я прятал, в основном, консервы. Такие вещи, которые не могут испортиться.

А хлеб я с собой носил. С собой у меня еды было на 5–6 дней: это пять–шесть банок тушенки и три буханки хлеба, мне хватало. Я до сих пор эту тушенку ненавижу, просто ужас. А самое тяжелое из всех продуктов в моем рюкзаке — это сахар. Потому что я без сахара не могу кофе пить. На кружку кофе — 6–7 ложек сахара. И этой энергии надолго хватало.

Если они добыли оленя, то в следующий раз идут на охоту примерно через 70 часов, через трое суток. А если они добыли косулю, то на новую охоту выходят уже через несколько часов. Добыли оленя, наелись сами, накормили волчицу и старого волка — а все остальное запасают, закапывают. А если добыли косулю — там нечего запасать, ничего не остается, и уже через несколько часов приходится идти на следующую охоту. Особенно это важно, когда надо кормить беременную волчицу или когда уже родились волчата — тогда уже после того, как сами поели, следующую добычу целиком запасают, закапывают.

Волки едят, когда бог на душу положит. Я же старался хотя бы один раз в день готовить себе еду. Еще я не могу жить без кофе, и мне приходилось или отказываться от кофе, или далеко уходить и заваривать его, потому что запах кофе волков страшно раздражает. Они тогда фыркают, чихают, злятся. А у нас же в горах на каждом шагу какие-то ручейки, речки. А раз ручей — поток воздуха чистого, можно развести костер, проблемы нет, их тогда запах не беспокоит. Вот там я разогревал и готовил. 

И я же курил всегда, я 61 год курю. Я был спортсменом, но курил. И я целенаправленно не перестал курить, потому что они привыкли к такому моему запаху, и этот запах менять не надо. У волков очень сильно развита неофобия, они очень сильно боятся всего нового, очень настороженно все принимают. Так что я продолжал курить, в день мог пачку «Примы» выкурить. Иногда 10 сигарет, иногда 20, но не больше пачки в день. Иногда забываешься и вообще не вспоминаешь про сигареты. Дико же прерывать наблюдение за волками и уходить к ручью только потому, что хочешь курить.

Зато когда волки забивали добычу, наступал очень удобный для меня мертвый час. Все они отдыхают, и ты себя как-то свободно чувствуешь. Да и вообще очень сильно отдыхаешь, потому что, когда они бодрствуют, то очень часто оказываются у тебя за спиной. Дикий зверь — надо быть начеку, реагировать, смотреть постоянно, на всякий случай надо их держать в поле зрения. Почти через год такой жизни у меня пробудился эпифиз, так называемый третий глаз, и я уже начал чувствовать, что происходит за моей спиной. С этого момента жить стало реально легче, напряжение прошло.

Я не простужался, но травмы получал. Несколько раз с коленом были проблемы: во время бега трусцой сильно стукнулся. И пришлось мне несколько дней охоты пропустить. И тогда произошла интересная вещь. Один из переярков, который, когда мимо меня проходил, постоянно задевал, после удачной охоты пришел ко мне, отрыгнул мне мясо и ушел. Два раза было такое. Я на седьмом небе был! Можете себе представить: волк понимает, что тебе плохо, и оказывает такую заботу — приносит еду.

Я не знаю, к счастью это или к сожалению, но с этими волками ничего такого не происходило, чтобы приходилось их спасать. Но думаю и надеюсь, что, в принципе, волки могут принять помощь от человека.

У меня уже было двое детей, надо было время от времени появляться дома. Так что я около двух месяцев был там, в ущелье, а потом уезжал к родным. Самый быстрый отъезд был через месяц после приезда в ущелье, а дольше всего я задерживался с волками на 3–4 месяца. Уезжал домой на 2–3 недели, не больше.

Когда я уходил, они поняли, что я ухожу окончательно. Они меня сопровождали до границы своей территории, и когда я ушел за эту границу — ну, это надо было слышать, какой вой стоял. (Очень долгая пауза. — прим. The Village Беларусь). Это очень сильно душу тронуло.

Через год их всех перестреляли. В Грузии тогда даже в заповедниках только так стреляли. Решили увеличить поголовье оленей и во всех заповедниках перестреляли волков. Когда я это узнал, я как сумасшедший побежал туда, но ни одного из моих волков уже не было. Место волков заняли одичавшие собаки, которые — это абсолютная катастрофа и для человека, и для природы — уничтожают все подчистую. У них нет врожденной боязни человека, они нападают и на людей, и на оленей, и на домашних животных. И сейчас лес кишит этими одичавшими собаками.