Асабiсты вопыт«Некоторые готовы были застрелиться»: Беларус рассказывает, что видел на войне в Афганистане

Текст: Андрей Диченко

В училище узнал, что в Афганистане шла война. Зашел в казарму и обратил внимание, что ребята собрались в круг и обсуждают какую-то газетную заметку. Поинтересовался, в чем дело? Мне передали газету. В статье было написано, что какой-то младший сержант награжден медалью «За боевые заслуги». И что в ходе совместных учений воинских частей Советской Армии и Армии Демократической Республики Афганистан, проходящих на территории Афганистана, командуя своим отделением, он уничтожил условную огневую позицию условного противника на неприступной горной высоте. Все знали, что в Советском Союзе к награждению медалью «За боевые заслуги» представляются только за действительно боевые заслуги, а не за «условности». Дело было как раз перед отбоем. Естественно, ночь была почти бессонной. А наутро с газетой мы пошли к офицерам, чтобы они разъяснили нам, как понимать эту статью. В ответ было что-то вроде «потом все узнаете».

В те времена в Суворовском нужно было отучиться два года. И между первым и вторым курсом нам устраивали лагерь на 45 суток. Так мы оказались на полигоне в отрыве от мира. Туда к нам приехал майор. Выпускник нашего училища. Наверное, просто так, к кому-то в гости. Одет в гражданскую одежду. И у него были длинноватые волосы в районе ушей. Сразу и не поверили, что у военного может быть такая прическа. Оказалось, что в Афганистане он попал в плен. Его удалось обменять на пленных душманов. Мы так называли тех, кто воевал против законного афганского правительства. Но душманы отрезали офицеру уши. Вот, наверное, в этот момент я понял, что в Афганистане идет настоящая война.

Потом общался с комиссией. На меня посмотрели и поняли, что я не какой-то дурачок-романтик. После собеседования мне сказали, что сейчас напрямую в Афганистан уже не отправляют. Шел 1986 год. В следующем году должен был состояться мой выпуск. Из-за больших потерь среди молодых офицеров, выпускников училищ сперва направляли в территориально приближенные к Афганистану части. Я получил направление в Узбекистан, в Ташкент. После — предписание прибыть в часть в Туркмению, в Ашхабад. Всего — четверо лейтенантов. В итоге мы добрались до КПП нужной части в 76 километрах от Ашхабада. Остановка называлась «Почтовое отделение Геок-Тепе». Ближайший поселок — Келята. За ним и находился горный учебный центр. А в двух километрах перед КПП — Каракумский канал и пустыня Кара-Кум.

На базе шло интенсивное обучение. Мы могли провести день в пустыне Кара-Кум. Или отправиться в горы, за которыми уже Иран. Горы раскинулись как раз «за спиной» батальона. Боевая подготовка шла интенсивно. Примерно в таком режиме: день — пустыня, день — занятия на базе, полигоне или стрельбище. Затем день — горы, следующий опять на базе, потом в пустыне… Жили в модулях — это такие дома из легких панелей, которые собираются, как конструктор. В комнате было по четыре, шесть и восемь человек. Несмотря на офицерское звания, должность у меня была солдатская: стрелок — помощник гранатометчика. Часть была укомплектована только офицерами. Иными словами, на солдатских должностях состояли офицеры. Было подразделение солдат-срочников, которое обслуживало и ремонтировало боевую технику нашего батальона. До сих пор помню ее номер и название — В/Ч «Полевая Почта 71212». Официально — БРОС, или «батальон резерва офицерского состава».

Прибыл я в часть летом. А ближе к зиме в Афганистане началась армейская операция «Магистраль». С потерями среди офицеров. Срочно понадобилась замена. Собрали батальон и спросили, есть ли среди нас те, кто ощущают себя готовыми к несению службы в Афганистане? Дали время подумать до утра. 64 лейтенанта написали рапорта о желании убыть в Афганистан. Из них отобрали только 18 человек. Так нас направили в штаб 40-й армии через Ташкент. До Кабула летели на Ту-154. Самолет десантный, но раскрашенный под гражданский «Аэрофлот». Сели мы не сразу, потому что нас обстреляли на подлете. Снизу прикрывали самолеты-штурмовики и вертолеты. Они «принимали» огонь на себя и «разгоняли» тех, кто нас атаковал.

Старший офицер политотдела в штабе армии сразу сказал, что никакого интернационального долга здесь нет и мы выполняем задачу по защите южных рубежей Союза. Заодно помогаем правительству Афганистана справиться с международной интервенцией, которая помогает мятежникам и наемникам. Из беседы мы поняли, что в Афганистане сложилась такая же обстановка, как и в Российской империи после Февральской Революции 1917 года. Внешние силы накинулись на молодую республику. Революционеры «наломали дров». Гражданская война шла полным ходом. И Советская Армия выполняла политические задачи военным способом. Все, как писал Маркс. Ничего нового.

Меня и еще одного лейтенанта отправили в гарнизон рядом с городом Газни. Город — центр одноименной провинции. Но туда, как назло, никакие колонны не шли. Удалось улететь на вертолете.

Прилетел ночью. Встретил старшина роты, накормил и разместил.

На первый завтрак пришел в столовую и узнал, что у нас столы на четверых человек. Завтрак состоял из горстки риса, стакана компота и куска хлеба, который мы поделили на четыре части. Оказалось, что почти весь гарнизон ушел в зону боевых действий. Им отдали почти все продовольствие. Сам гарнизон находился в блокаде. Поэтому ждать колонн со снабжением не приходилось. Просто экономили, что осталось. Помню, как попал в идиотскую ситуацию, когда уже после возвращения с операции «Магистраль» во время завтрака, глядя на изобилие на столах, сказал, не подумав, что «кормят тут, как на убой». И опешил, увидев, как на меня молча смотрели за соседними столами. Никто. Ничего. Не сказал. Никто не улыбался. Тишина. Просто наступила тишина… Хоть провались ты сквозь землю от этих холодных взглядов!.. Когда до меня дошло, что ляпнул и где ляпнул, то взмок и побагровел от стыда.

Так вот… Я подошел к нему и представился. Затем попросил уделить мне немного времени. Он ответил, что закончит проверку снаряжения группы перед ночным выходом и «попьем чайку под разговор за жизнь». Отойдя в сторону, я с любопытством наблюдал за происходящим и обратил внимание на рюкзак одного из солдат разведгруппы. Там была затертая надпись ручкой «БССР, в/ч 39676, РР (разведывательная рота — прим.автора), Павлович С. С.». Попросил старшего лейтенанта, чтобы он разрешил мне с бойцом пообщаться.

Встретились. Поинтересовался у него, как зовут и откуда. Оказалось, что мои родители живут на расстоянии 35 километров от его родителей. Обнялись с ним, когда узнали, что земляки. Разговорились. Он был младшим сержантом, разведчиком первого класса, пулеметчиком. Потом узнал от бойцов его роты, что Сергей представлен к медали «За отвагу», а Яков — к ордену «Красная Звезда». Однажды, выходя на ночную операцию, их группа сама угодила в незнакомой местности на засаду. Яков дал команду сержанту уводить группу на базу. А сам взялся прикрывать парней. Сергей остался вместе Яшей. Когда группа вернулась на базу, на их удачу приземлились вертолеты со спецназом. У вертолетчиков еще оставалось топливо. Спецназ — на землю. Разведчиков — на борт. И — рывок на помощь. Вскоре наш вертолет их забрал. Там уже посчитали, что у Яши осталось 11 патронов к автомату, а у Сергея — 20 или 25 патронов к пулемету.

Что касается войны, то труднее всего было воевать с теми, кто был из бедных крестьян. Неграмотных, оболваненных лже-религиозными учениями. Но с ними можно было разговаривать, разъяснять наши задачи, дискутировать. Они были слабо обучены в военном отношении, но крепки духом. И если удавалось найти общий язык, то можно было рассчитывать на альянс. Местные жители могли подсказать, когда придут банды наемников из Пакистана. Кстати, те, кто прошел «пакистанские учебки», были обучены хорошо. Правда, в плен сдавались при первом же удобном случае.

Наш гарнизон — палаточный городок с несколькими модулями. Один штабной, второй для командования полка и третий — для гражданского персонала. Из училища я выпускался офицером танковых войск. Но у танкистов вакансий не было. Предложили в горную пехоту. Училище заканчивал в горной местности, занимался горным туризмом, марафонским бегом, спортивной стрельбой — все это было аргументом в пользу выбора горного подразделения. Сказали, что это временно, пока освободится вакансия в танковом подразделении. Но, опережая события, скажу, что я влюбился в пехоту. Поэтому до конца службы так и отказывался переводиться из нее куда-либо. В Афганистане было такое негласное правило — первые два месяца и последние два месяца службы в тех краях не брали на боевые выходы. Через несколько дней пребывания в гарнизоне как-то вечером зашел начальник политотдела. Сказал, что не хватает офицеров и, если есть уверенность, что «готов в бой», то есть ночь на раздумья, а на следующий день он уже ждет с рапортом.

Утром рапорт «для очистки совести» начальника политотдела уже лежал у дежурного по части. С амуницией и снаряжением помог старшина роты. Автомат выбирал на складе сам. После отстрела нескольких штук на стрельбище, у меня остался в руках видавший виды АК-74. Хотя, на складе было полно новеньких, в заводской смазке. Немного поработал надфилями, приспособил оптический прицел от снайперской винтовки, чуть удлинил приклад — получил то, что хотел. С этим автоматом не расставался до 5 мая 1988 года. Это был день, когда мы с ним вместе подорвались на минах. Я выжил. А он, родимый, был списан, как не подлежащий ремонту, ибо загнуло в дугу бедолагу.

Пара вертолетов летела в район боевых действий к границе с Пакистаном. Пустые. Захватили с собой и меня. Летчики сказали, что не рассчитывали на «пассажира» и поэтому парашюта для меня нет. Но есть бортовой пулемет с полным боекомплектом. По пути попали под обстрел крупнокалиберных пулеметов. Но били с гор, между которых мы летели. Пилоты прижали машины к самой земле и маневрировали так, что я кувыркался в «салоне» из одного угла в другой, прибавляя с каждой секундой себе ссадин.

Прилетели. На командном пункте полка меня уже ждала группа из нашей роты. Многочасовой переход по отвесным скалам, подъем на горный хребет, привал на командном пункте батальона, затем — спуск. И очередной подъем на гору, где закрепилась рота. Командир встретил без радости на лице. Да оно и понятно — совсем без боевого опыта. Короче, обуза. Разместил меня в палатке у двух солдат.

Первая задача подразумевала переход через горный хребет. Нужно было выдвинуться на командный пункт полка, который находился по другую сторону гор. Задача — доставить провиант и боеприпасы, а потом до конца дня вернуться обратно.

Помню, как перед выходом командир роты шептался с сержантом, которого назначили мне в заместители на этот выход. Оба поглядывали в мою сторону. Сержант, который был гораздо старше меня, периодически кивал головой. Видимо, соглашался с чем-то сказанным ротным.

Солдат, кстати, сам был похож на душмана. Азиат с длинными волосами и шикарной бородой. Ротный тоже внешне не походил на советского военного. Борода, шевелюра до ворота. Вообще, половина роты так выглядела. Как говорится, форма номер восемь, что надели, то и носим. Обычно при переходах в горах такие «модники» шли впереди в составе разведывательного дозора. Если наткнешься на противника, тот не сразу сообразит, что перед ним советское подразделение. А это — выигрыш во времени, когда можно принять верное решение и ударить духов врасплох.

Ротный тогда сказал: «Лейтенант, забирай свои вещи и переселяйся в мою палатку». А его палатка — это только его палатка. Все, конечно, присели от такого «захода» ротного. На следующий день ротный спросил, кем хочу я стать? Ответил, что хочу закончить службу и уйти на пенсию с должности командира отдельного танкового батальона где-нибудь на Дальнем Востоке. Ротный сказал, что пришел в пехоту из ВДВ и останется в пехоте, наверное, навсегда.

Позже был момент, когда понял, что горный стрелок совсем не так ощущает себя в пустыне. Иногда наши бойцы были в одном строю с десантниками и танкистами. Но делали не то, чего от них ожидали. Чувствовали себя неуверенно. В обратную сторону это тоже работало. Для пехоты горы — это сущий ад, потому что они, работая по равнинной местности, где все просматривается далеко, в горах за каждым камнем предполагали угрозу. У горного стрелка психика работает иначе: каждый камень воспринимается как укрытие. Горные стрелки передвигаются, в основном, ночью. Остальные войска — днем.

Повезло, что за время службы у нас не было серьезных потерь. Только ранения, контузии. Да и те — не тяжелые. Досталось и мне. Две контузии и легкое осколочное ранение. Первая контузия была легкой, но, можно сказать, обидной. Сработала своя же заградительная мина.

Когда мы занимали позицию, то дополнительно ставили вокруг мины. Потому что когда ты находишься на высоте, то облака над тобой. Ночью же они опускаются и уходят под тебя. И когда с рассветом облака вновь поднимаются, то вместе с ними могут подойти и душманы. Ты можешь просто их не увидеть.

Вторая контузия — тяжелая. С повреждением позвоночника и внутренних органов. При таких контузиях человек внешне цел, но внутри — как правило неизвестность. Смещения головного, спинного и костного мозга. Разрывы, отрывы и смещения внутренних органов. Может быть повреждение, раздробление позвоночника, суставов. И прочие прелести. К примеру, могут отказать конечности. Или нарушится функциональность головного мозга, некоторых органов.

Мы выходили в 1988 году уже в другую страну. Вышли через Гардез под командованием нашего легендарного командира полка Валерия Щербакова. Должны были идти через Газни, но там ждала засада. Благодаря умелым действиям командира, у нас не было потерь. Такой маневр спас бойцов от большой трагедии.

Когда противник понял, что его перехитрили, то начал в догон стрелять из артиллерии. Но достать нас не смогли. Потом шли через Кабул на север. В Кабуле и севернее — обстановка была иная. Многие местные жители плакали, махая нам на прощание. По маршруту нашей колонны часто попадались надписи на заборах и домах, на тканевых транспарантах — «Не уходите!», «Не бросайте нас!» и что-то подобное. Комок в горле становился, когда женщины с младенцами на руках и старики выбегали и ложились под колеса и гусеницы нашей техники. Иные, глядя на наши машины, плакали. Не знаю, что ощущали мои солдаты. Не мог смотреть в их сторону. Боялся смотреть. Просто отворачивал взгляд. Все молчали. Было жуткое чувство предательства. Мы их предали, бросили.

На перевале Саланг нас пропускали по нескольку машин. Это делалось для того, чтобы в тоннеле была нормальная вентиляция воздуха. Нас тоже регулировщики тормознули на входе в тоннель. Мы ждали своей очереди. Рядом у дороги находился блокпост танкистов. Два танкиста ели тушенку из банок, прислонившись к танку. Я крикнул — «Из Беларуси кто есть?!». Оба танкиста мгновенно глянули на меня. Один крикнул в ответ — «Есть!». Я быстро раскрыл рюкзак и достал оттуда новенькую тельняшку и подарил ее танкисту. «Держи, земляк! Мне уже не пригодится! А тебе нужнее будет!».

Двадцать три года спустя уже дома, в Беларуси… В один из выходных дней на рынке меня пристально разглядывал смуглый крепкий мужчина. Показалось, что где-то мы виделись. Потом он все же подошел ко мне и спросил: «Извините, вы за речкой бывали?». «За речкой» — значит за рекой Амударья, которая протекает по границе между Афганистаном и Советским Союзом. Ответил, что да, было дело. Он уточнил, «191-й полк?». Оказалось, что второй танкист на том блокпосту был тоже из Беларуси. Просто у него тогда рот был набит тушенкой, от которой он чуть не подавился, когда услышал мой окрик. И тот самый второй танкист теперь стоял передо мной! Обнялись. Не помню, сколько простояли молча крепко обнявшись. Но эти объятия дорогого стояли. Потом — разговоры, воспоминания… Но это было уже потом.

Выяснилось, что это местное ополчение подтянулось из окрестностей охранять нашу колонну, чтобы не напали душманы или наемники из Пакистана.

Во время вывода войск из Афганистана я увидел все, в чем сомневался. И вновь спросил, правильно ли вообще все в моей жизни сделано? По всем раскладам, вроде бы, все верно. Раз за разом вспоминаю вывод нашего полка. Одни — ждали нас в засадах и стреляли вслед уходящей колонне. Другие — не давали нам уходить. Но когда начался вывод войск, то все встало на свои места. Каждый раз — одна картина. Одни переживания. Я не в обиде на тех, кто в нас стрелял. Но чувствую вину перед теми, кого мы предали, бросили. Это моя личная боль. После этих воспоминаний у меня не возникает вопроса, нужны мы там были или нет. Ну а если у кого-то не бывавшего там возникнет такой вопрос, то послушайте песню, в которой есть такие слова: «Спросите горы. Им видней, кем были мы в краю далеком…».