Не менее семи раз репродуктолог Инесса Смирнова становилась крестной мамой детей, родившихся благодаря ЭКО-технологиям, при этом Инесса говорит, что в случае аборта — правильный врач всегда на стороне пациента. Мы поговорили с Инессой о том, в каком возрасте лучше всего рожать и переживает ли врач боль своих пациентов.

Текст: Андрей Диченко

Фотографии: Евгений Ерчак

Справка:

Инесса Смирнова — врач акушер-гинеколог, репродуктолог, кандидат медицинских наук, доцент, специалист по ЭКО, лечению бесплодия, невынашивания беременности.

— Интерес к биологии и естествознанию у меня еще с ранних лет. В детском саду играли в войнушку. Девочки отдельно от мальчиков. Мы жили в военном городке в Читинской области. Ну, то есть как городок… Восемь пятиэтажных домов и полк с истребителями. Так вот, хорошо запомнила, что когда я играла роль врача или медсестры в детстве, то мальчики шли ко мне лечиться, а к остальным девочкам нет. Те обижались на меня. Вот когда-то тогда наверное в голову закрались мысли, что это мое. И чем старше я становилась, тем отчетливее понимала, что у меня все сложится в медицине.

Мне очень нравилась генетика. Помню, как в школе нам показали документальный фильм про открытие пенициллина. Он заканчивался эпизодом, где рассказывалось про работу ученых, занятых в расшифровке ДНК. И так совпало, что в юности мне дали почитать книгу «Зубр» Тимофеева-Ресовского. Там сюжет был о том, как группа ученых в нацистской Германии проводили в закрытой лаборатории исследования. Исследовали они мух дрозофил с коротким сроком жизни. И вот то было время, когда я не столько вникала в сюжет, сколько додумывала и представляла сама, во что это может вылиться. От теории к практике удалось перейти достаточно быстро: в классе девятом уже сидела плотно в биологическом кружке и рассматривала в микроскоп всяких насекомых и другие препараты. Потом родители разрешили завести домашних животных. Были кошки, аквариум с рыбками. В 1988 году поступила в вуз в Витебске. В стране наступило время перемен и нищеты.

С телефонной трубкой в кровати

В 1994 году у меня началась интернатура. Помню, как мы ходили друг к другу в гости поесть макарон, потому что ничего другого не было. На четвертом курсе я вышла замуж. На пятом родила дочку. А есть было реально нечего. И вот, пока шла интернатура, появились в Москве знакомые, у которых можно было взять вещи под реализацию и продать. Мой муж тогда работал инженером. Получал 50 рублей. Моя зарплата была 40. Не помню, сколько это. Может, десять долларов. Были дежурства, потом мы стояли на базаре и торговали. И еще у меня был маленький ребенок. Достаточно трудное время было. Особенно дежурство… Когда работа с утра гинекологом в операционной. После 12 часов дня — врачебные обходы и прочие дела. Я работала до трех часов. Шла к четырем на дежурство. Там до восьми утра. Ночь без сна. Случится может все, что угодно. Ты принимаешь роды, участвуешь в проведении экстренных операций, а потом… Потом с восьми утра опять рабочий день до трех. Когда приходила домой, то не понимала вообще, что происходит вокруг и как течет время. Ты вроде бы и лежишь, и глаза закрываются. Спать хочется невыносимо, но усталость такая, что между реальностью и сном границы никакой. Помню, как однажды очнулась в горячей ванной. Наверное вырубилась там и сама не помню как. Первое, о чем я подумала, что нужно идти за ребенком в сад.

Дети врачей отличаются от других тем, что живут с телефонной трубкой в кровати. Бывало, когда уходила на ночное дежурство, ребенок сквозь сон говорил мне «пока мамочка, если что, я тебе позвоню!».

«Людям нужно давать надежду, даже когда ты знаешь прогноз»

До поступления в аспирантуру у меня еще была клиническая ординатура в одной из витебских больниц. Там меня учили оперировать, читали лекции. Еще было много работы с пациентами. Учеба шла по разным специальностям. Могло быть акушерство-гинекология или гинекология мануально-терапевтическая, так сказать, консервативная… Имеется ввиду та, что не требует оперативных вмешательств. Следовательно, есть гинекология оперативная. И есть еще онкогинекология. Тогда она меня и интересовала, но меня хватило ровно на два месяца работы.

Это трудно переживается. Онкологические заболевания в этой сфере — крайне эмоционально тяжелая тема. Помимо страшных патологий, на которые способен рак, ты видишь тяжелые выходы из постхирургических вмешательств… Вот перед тобой человек. У него полностью подавлена работа иммунной системы. И если после обычной, пусть даже сложной операции, ты выписываешь пациента на седьмой день и все в порядке, то в онкогинекологии все с пол оборота может пойти не так. Оно и шло не так. Любая вирусная инфекция, насморк, расстройство желудка могут привести к таким осложнениям, от которых голова кругом идет и ты интенсивно думаешь о том, что можно сделать в этой ситуации. Но что принять невозможно, так это боль. Сильная, ничем неутолимая боль способна довести человека до безумия и изуродовать душу до неузнаваемости. Невозможно не думать об этих ощущениях, когда из этого состоит, как бы это сказать, ежедневная работа. Когда человек испытывает жуткую боль и знает, что диагноз неутешительный, у него остается последнее пристанище — надежда. Пациентки смотрят на тебя и хотят увидеть высшую силу, способную избавить от мучений и вернуть здоровье. Но мы не боги… каждый день людям нужно давать надежду, даже когда ты знаешь прогноз. Да и вообще, прогнозы в онкологии, это всегда трудно. Каждый человек настолько индивидуальный, что на любой стадии болезнь может пойти по никому неведомой дороге. Невозможность ответить человеку на его надежду — лично для меня невыносимо, мучительно, сложно, опустошительно. В итоге поняла, что это не моя специальность.

Аборт: врач всегда на стороне пациента

Для меня аборт — тема не спорная и не дискуссионная. Я воспринимаю эту манипулияцию, как гинекологическую процедуру. Когда к тебе пришел взрослый человек, он принял решение и мне не следует проявлять какие-то эмоции. Эмпатия конечно здесь присутствует, но у меня эмпатия к пациентке, а не к абортированному существу. Угрызений совести на этот счет я никогда не испытывала и не приемлю. Сейчас у меня есть ощущение, что количество абортов в стране сокращается. Но это не точно, потому что у меня нет таких пациентов. Я работаю в отделении репродукции. Что касается операций по прерыванию беременности, то врач всегда на стороне пациентки. Этой темой спекулировать нет смысла, как и говорить о запрете абортов.

Меня постоянно приглашают быть крестной мамой для родившихся детей. Где-то семь раз я согласилась. Во время самого церковного обряда я не ощущаю какого-то родства или привязанности. Но эмоциональная сопричастность — это то, что дает силы работать и вдохновение жить. Сугубо метафизические ощущения, от которых дрожь по телу. Беру маленький кулечек с человеком на руки и все, внутри меня тонкий мыльный пузырь, который переливается всеми цветами радуги и все вокруг будто бы сделано из этого неуловимого вещества. Вот это и есть доказательство жизни.

«В какой-то мере мы близки к невротикам»

Сама процедура ЭКО для меня тоже скорее техническая. Она лишена хоть какого-нибудь налета мистицизма. Ничего в ней потустороннего нет. Когда ко мне приходит пара, то первым делом нам нужно убедиться, что они полностью здоровы. Сперва идет череда анализов и тестов. И если все хорошо, то можно проводить ЭКО. Мне кажется, что в репродуктологи идут перфекционисты. Страшно это озвучивать, но в какой-то мере мы близки к невротикам. Сама работа — как запуск ракеты в космос. В том смысле, что все должно быть просчитано до мелочей. И когда все от начала до конца стыкуется, это невероятное облегчение.

Моя кандидатская диссертация вообще не была связана с репродуктологией. В аспирантуре изучала профилактику и лечение гнойных и воспалительных заболеваний придатков матки. Если обобщить, то можно сказать, что занималась болезнями маточных труб и яичников. Любой гнойный, воспалительный процесс ведет к тому, что маточные трубы теряют функциональность. Появляются основания для бесплодия. Вот когда работала с женщинами, которые переживали подобные недуги, впервые задумалась, что наверняка репродуктология меня заинтересует. Писала диссертацию и параллельно интересовалась, что из себя представляет технология ЭКО. С середины 90-х и по наши дни сама процедура прошла длинный путь эволюции и сейчас в этой сфере технологии разворачиваются стремительно. Это реально интересно. Читая о том, над какими вопросами сейчас работают группы ученых в сфере ЭКО, у меня укрепляется убеждение, что репродуктология будет совершенствоваться с каждым годом. Плюс вперед идет фармакология. И все это значительно улучшает жизнь. Хотя со стороны может и показаться незаметным… Но это только для того, кто в этой сфере не работает. Что невозможно не заметить каждому — это улучшение средств диагностики. На новейшей аппаратуре мы можем с намного большей точностью определить масштаб недуга и избрать верный способ его лечения. Но от понимания процессов природы и тем более процесса самой жизни мы будем далеки всегда. Это серьезный вопрос, его можно долго осмысливать, но мне кажется, есть вещи, которые на нашем текущем этапе развития сложно осознать. Но современные скорости технологий меня радуют.

«Родить вопреки всему? Нет»

Я из тех гинекологов, которые будут советовать девушкам рожать как можно раньше. Речь не идет про модель поведения «родить вопреки всему», вовсе нет. Беременность должна быть запланированной. Но тем не менее, в 18 лет организм условной девушки сформирован и она биологически готова стать матерью. Все ее органы работают исправно, репродуктивность наиболее высокая. Всего через десять лет в организме наступают деструктивные процессы, которые на первый взгляд незаметны. Первый пример, который приводят студентам в университете: уменьшение количества выработки коллагена. И уменьшение эластичности связочного аппарата. Ведет к тому, что головке плода тяжелее будет проходить по родовым путям женщины. Еще один момент — работа яичников у женщины в 21 год и, к примеру, на десять лет старше, отличается. Последствия — осложнения во время беременности и во время родов. К тому же, в самой яйцеклетке есть свой хромосомный набор. В нем развиваются мутации, которые увеличивают риски развития внутриутробных пороков, которые не всегда совместимы с полноценной жизнью. Конечно, технологии тут на нашей стороне. Но с другой стороны, мы можем выглядеть на 25 и в 70 лет, но попробуй ты уговори свои яйцеклетки быть полноценными со своим генетическим и хромосомным набором такими же, как в 21 год.

Помню всех до единого пациентов, которые прошли через ЭКО вместе со мной. Это наша боль и радость. Боль, о которой не говорят врачи, а если и говорят, то крайне редко, потому что ты приходишь с работы, а мозгами ты еще на работе. У тебя целый день прокручиваются ситуации с пациентами… Их истории… У тебя идет непрерывный анализ всего, что ты им сказал, назначил. Правильно ли ты им это назначил? Да? Нет? Да? Вращается теоретический алгоритм действий, как бы ты еще раз поступил в только что придуманном параллельном мире. От этого абстрагироваться — сложно, очень и очень. Суббота, воскресенье… Хочется эти дни отдавать семье. И повторяешь себе: вот воскресенье, никакой работы. В отпуск едем. Никакой работы. Но не выходит. Оно посещает то и дело, ты на связи, тебе пишут, звонят. Но и отказаться от этого нельзя, потому что… Это идет от сердца, в этом душа заложена. Говорят, что литературу пишут от боли. И я понимаю, какая боль имеется в виду. Та, от которой уходят в творчество. Антон Чехов был врачом, Викентий Вересаев и Михаил Булгаков. И мне они становятся более понятными, потому что иного способа уйти от профессии нет. Но у меня никогда не было мысли оставить медицину. Мы наверное адреналинщики. Особенно, когда речь идет про хирургические специальности. Там формируется особая атмосфера и совершенно иной ритм жизни. Там нет времени задаваться вопросом о смысле жизни, потому что она вся перед тобой и решения принимаются молниеносно.

Если беременность не получилась с первого раза, то для меня это не плохая новость. Это отрицательный результат одной попытки. К приемам по результату эко я готовлюсь с самого утра. Потом прихожу на работу и если вижу, что результаты на ХГЧ отрицательные, то сразу в голове идет процесс проговаривания ситуации. Вообще, настроение от этого сильно падает. Очень. Расплакаться я не могу. Это еще одна проблема. Может быть не только моя личная. Мне плакать по работе не то, что невозможно, а я не могу плакать. Это выброс эмоций, а такие эмоции нельзя показывать людям, потому что они от тебя ждут решения ряда, скажем, задач. Если я буду плакать вместе с ними, то дело не пойдет. Демонстрировать нужно хорошие эмоции. А плохие — нет, нельзя. Но оно, чего врать, не всегда получается. Ты понимаешь, что на тебя смотрят, и в каждом проблеске взгляда, в движении зрачков от тебя ждут уверенности и поддержки. Я видела ситуации при которых с отрицательными попытками ЭКО у людей наступали беременности в естественных циклах… Кто я такая, чтобы выносить приговор? Надежда на новую жизнь всегда есть!

Обсудите этот текст на Facebook