Надя и Саша недавно отсидели на Окрестина свои первые в жизни 10 суток. Надя — за сообщения в чате и прогулку по проспекту Независимости с бчб-флагом на плечах. Саша — потому что Надя его девушка, и он решил, что не может ее оставить. Публикуем подробную историю девушки о том, как она получила 10 суток ни за что, в каких условиях ее держали и как Саша, который пошел в автозак за компанию, оказался в карцере.

Фото: Павел Кричко

«Саша пошел в автозак за мной, чтобы поддержать, хоть его и не задерживали»

— Мне давно была интересна политическая жизнь страны. Где-то с 2015 года я следила за оппозицией, за идеями, которые предлагаются. Но в последнее время, еще до объявления предвыборной кампании, я начала разочаровываться, потому что оппозиция в одни ворота постоянно и ничего нового. Потом я услышала, что на выборы собирается идти Бабарико, погуглила, почитала интервью, Facebook и подумала: «вау! Мне нравится». Записалась в инициативную группу и на неделю забила на все — тренажерку, программирование, читала без остановки обо всем, что происходит и активничала в чатах. Мой парень сначала не разделял моего нового интереса, а потом и сам политизировался, когда со всех ракурсов увидел, что происходит.

В пятницу 19-го июня мы с Сашей пошли на акцию солидарности. Мы живем возле Якуба Коласа и оттуда двинули в сторону железнодорожного вокзала. Я была с бчб флагом в руках. Шли по главной улице и видели, как ОМОН отжимает людей. Мы их обходили дворами, но когда дошли до моста возле площади Победы, там стоял автозак, который никак нельзя было обойти. Саша мне говорил убрать флаг, но я не послушалась. Когда ко мне вдруг подошел омоновец, взял за руку и увел в автозак, мы просто молча шли. Хотя в моем обвинении потом написали, что мы выстраивались, кричали лозунги, хлопали. Саша пошел в автозак за мной, чтобы поддержать, хоть его и не задерживали.

Сначала нас там было человека три всего, а потом по ходу движения назакидывали много людей — все мужчины и только я одна девушка. Меня посадили на лавочку, а все остальные должны были сидеть на полу. В автозаке я пыталась поговорить с омоновцами по-человечески, спрашивала, правда ли они думают, что все эти люди хотят плохого и будут ли они в людей стрелять. После того как я произнесла «Лукашенко» главный зыркнул на меня, наорал, что я слишком много разговариваю и пообещал, что мне влепят 15 суток.

В РУВД нас продержали долго. Поскольку меня задержали впервые, не знала своих прав и как себя вести. Мне сказали, что если подпишу протокол, то меня отпустят домой, а если нет, то меня отправят до суда сидеть в ИВС с бомжами. На часах было 4 утра, и выбор был очевиден. В протоколе с моих слов написали только то, что я узнала об акции из соцсетей и пришла поучаствовать. Но я все равно подписала, чтобы пойти домой.

«Сказали оставить кошке еды на суток пять»

В следующий четверг, когда мы садились в такси, машину обступил ОМОН, попросили выйти, меня завели в бусик. А с Сашей интересная история получилась. Когда я уже была в бусе, омоновец спросил, кто он такой. Саша ответил, что он мой парень, на что омоновец сказал, что он им не нужен. Но Саша настаивал, что ему нужно быть со мной и омоновец дал добро, после того как согласовал это звонком куда-то. Потом приехали опера, мы вместе с ними пошли в нашу квартиру, там они забрали всю технику (даже старый планшет, который разряжается за 3 минуты), наклейки «Психо3%» и «Погони» (кстати, потом их отдали). А бчб флаг, который висел на балконе, не сняли — сказали, что можно. Пока проходил обыск, я постоянно спрашивала: «Меня посадят? А за что?». Они отвечали: «Меньше будешь писать всякой ерунды» и сказали оставить кошке еды на суток пять.

Нас завезли в РУВД и снова долго держали. Кое-что прояснилось. Есть два чата, посвященных акциями протеста — цепям солидарности и велопробегу. В чат о велопробегах кто-то форварднул точку сбора для очередного протеста. Я ответила на это сообщение: «В закреп сразу». И его закрепили. В РУВД я пыталась доказать, что это сообщение с призывом собраться — не мое, его переслала не я и закрепила тоже не я. Я только написала, чтобы его закрепили. Но, видимо, они взяли во внимание то, что я раньше писала там, что тоже хочу прийти на велопробег и предложила отмечать на карте, где стоят автозаки. В этом чате у меня был такой же юзернейм как в Инстаграме. Так меня и вычислили. Наделали скриншотов, распечатали, показывали мне мои фотки из инсты и спрашивали, я ли это. В обвинении написали, что сообщение с местом сбора написала я, и сама была на велопробеге в этом месте, куда (якобы) призывала прийти. Потом уже на суде мне пришили, что я то ли организатор, то ли призывала — 15 базовых.

До суда меня завезли в ИВС на Окрестина. Я плакала. Меня спросили, почему я плачу, а я ответила, что разочарована. До этого я надеялась, что, может, они делают эту работу, потому что вынуждены, но у них есть сочувствие. Я хотела увидеть что-то в их глазах. Но сочувствия там нет. Они как машины.

Меня посадили в 4-местную камеру. Сначала я была там одна. Лежать пришлось прямо на деревянных лавках — матрас не дали, аргументируя тем, что он на дезинфекции. Мне вообще ничего не выдали, кроме одной единственной медицинской маски, которая со мной все 10 суток и отсидела — я ей и сопли, и слезы вытирала, и использовала как шторку на глаза, чтобы закрыться от света. Весь вечер и ночь я плакала и молилась громко вслух, чтобы у беларуского народа все получилось, и эти прикорытники получили по заслугам. Там такое эхо, что, наверное, вся колония слышала.

«Смастерила себе носки из неиспользованной ваты, которую выдали моей соседке»

В пятницу меня судили и дали 10 суток. Мне кажется, от приговора офигели даже те ребята, которые меня привезли.

После суда меня отвели в ту же камеру, где я уже сидела, но там у меня уже появилась очень громкая соседка. Она постоянно кричала и ляпала дверью, требуя выдать ей матрас. То же самое делала каждая новая соседка. После они обсуждали, что если сидишь с политическими, то матрасы не дают. Их словам можно доверять — постоянные клиенты. Из-за того, что я постоянно лежала на голой лавке, болели кости, на боках были синяки.

В первые дни я думала, что мне понадобится психолог, чтобы после этого прийти в себя. Хоть я и не из хорошей семьи, многое повидала, но все равно испытала стресс в ИВС. Психологически это очень сложно перенести. Я была не готова к тому, что буду сидеть в камере с вшами, бомжами и алкоголиками. Снова плакала. А потом услышала Сашин голос: «Надя, солнышко, не плачь. Все будет хорошо». Так я узнала, что Саша тоже сидит в ИВС. Подумала: вернемся — буду готовить ему каждый день и вообще делать все, что он только захочет!

Когда у меня дома проходил обыск, после которого меня и забрали, я не могла поверить в то, что меня действительно посадят и не взяла с собой ничего. Так 10 дней и отсидела в шлепанцах, льняной кофточке и штанах, в которых приехала. Первые дни было ужасно холодно. Холоднее всего было голым ногам — очень хотелось их чем-то накрыть. Тело постоянно дрожало. Я просила у надзирателей дать мне хоть что-нибудь накрыться. Они отвечали разное: сначала все было якобы на дезинфекции, потом «не положено», потом обещали принести, но так и не принесли. Позже я смастерила себе носки из неиспользованной ваты, которую выдали моей соседке по камере, когда у нее начались «эти дни». А еще подушечку под бедро, чтобы не было синяков.

За каждый день в камере нужно заплатить 13 рублей 50 копеек. Сюда входит 3-разовое питание. На завтрак — каша, чай, хлеб и батон. Как я узнала, этот хлеб и батон, переработанный из того, который не продался в магазине. Но первые пять суток я не ела вообще и не пила воду. Сначала просто не хотела, а потом — в знак протеста. Мой обычно кругленький живот прилип к позвоночнику. Меня уговаривали поесть, но я не соглашалась. Однажды во время очередной проверки доктор сказал мне протянуть руку и, ничего не объясняя, без моего согласия сделал укол, как выяснилось, глюкозы.

«Хорошо, что Саша перед карцером успел надеть байку, которую ему мама передала»

Надзиратели относились к нам нормально. Некоторые мальчики даже заботились, могли дать добавки поесть. Там была только одна злая тетка, которая, увидев, что я днем прилегла, сразу колотила по двери и заставляла встать — по правилам днем лежать нельзя. В первые дни по моей просьбе принесли книги — Дюма про мушкетеров и еще какая-то про войну. Одну книгу я попросила их передать Саше, но ее так и не передали. Потом выяснилось, что у них в камере с книгами была совсем беда — читали румынские народные сказки.

Передачки разрешили не сразу. Но сделать их может только родственник с такой же фамилией, как у заключенного. При этом нужно, чтобы заключенный знал место жительства этого человека. Саше мама пыталась сделать передачу три дня — их принимают только два часа, максимум за это время успевает пройти 10 человек, а очереди были большие. Из своей передачи Саша успел съесть только несколько конфет, до того как по непонятной причине оказался на трое суток в карцере. Мне кажется, это назло, чтобы он не смог порадоваться своей передаче. Хорошо, что Саша перед карцером успел надеть байку, которую ему мама передала.

Камера выглядит как прямоугольная комната. Слева в углу туалет, который отделен перегородкой с дверью. Туалет — это дырка в полу и бесконечный слив. Еще там есть мусорка. Кровати двухъярусные, между ними — лесенка, похожая на трибуну, на которой можно сидеть. Свет тусклые, форточка замазана. Через нее можно увидеть только стену и маленький кусочек неба. В камере была только холодная вода. Спустя 5 суток я спросила, когда нас отведут помыться, на что мне ответили: «помоешься, когда приедешь домой». Дальше своей кровати я по камере старалась не ходить — боялась прикасаться к вещам, которые трогали люди, с которыми я сидела. В туалете тоже прикасалась ко всему только кусочками туалетной бумаги. Было очень стремно.

Через 5 дней к нам в камеру привели женщину-врача из России, которая уже около месяца ждет депортации. С ней было интересно поговорить, а еще она делилась с нами вкусным из передачек, которые ей приносили. Когда я вышла, тоже ей передачку отнесла в знак благодарности. Остальные мои сокамерницы — алкоголички — тоже были хорошие, как дети. Я была восхищена их добротой.

Прогулки проходят в помещении похожем на камеру только без потолка и туалета. Вместо потолка — сеточка с надзирательным мостиком. Как в зоопарке. Разговаривать во время прогулки нельзя. Однажды мы оказались на прогулке одновременно с Сашей. Он спросил, сколько у меня синяков. А я подумала, что у него синяков должно быть еще больше, чем у меня, ведь он худее и у него нет ваты, чтобы сделать себе подушечки. После он рассказывал, что делал шарики из хлеба и подкладывал их под бока, чтобы не было больно. Но больно было все равно.

Когда выходишь мысли о том, чтобы прекратить бороться нет. Наоборот. Просто теперь я лучше понимаю, как нужно себя вести — не отвечать на провокации и призывы в чатах, не нарываться, не ходить на мелкие акции — когда мало людей, их проще поймать. Сейчас я подала заявку в инициативную группу, чтобы собирать подписи за референдум. Бояться и пятиться назад смысла нет. Хотя первое время я боялась — оглядывалась, не стоит ли поблизости бус. Но сидеть дома, если нужно будет выйти и выразить протест пусть и своим молчанием, я не собираюсь.

Меня с 9 лет воспитывали самые разные люди — и злые, и любящие. Я жила в разных местах всю жизнь — от деревень в Могилевском района до Минска. Я выросла из нищеты в положение, когда мне не приходится работать. Это мой путь. И я борюсь за тех людей, которые вкладывали в меня частички своей души, которые всю жизнь работали и выживали, вырывали зубами себе достойную жизнь, а не заслуженно получали ее. И все, что у нас останется, когда не будет всего, это воспоминания о людях и о том, что мы сделали хорошего для них. Кто-то просто для своей семьи, а кто-то для целого народа.

Обсудите этот текст на Facebook