В стране идет 12-й день мирных протестов, из которых половина превратились чуть ли не в военные действия: выстрелы по протестующим, светошумовые гранаты и, конечно, сотни тысяч ударов омоновскими дубинками. Люди выходят из центра изоляции правонарушителей на Окрестина и рассказывают свои истории, полные ужаса и боли. The Village Беларусь собрал еще несколько свежих — но таких историй сотни и даже тысячи. Мы уверены, что об этом нужно писать и говорить постоянно. Нельзя забыть эти преступления против беларусов.

«Сейчас даже в магазин страшно выйти»

Илья

— Нас было четверо. В ночь с 10 на 11 августа, примерно 1:40 ночи, мы шли с работы. Я работаю на «Атланте» сборщиком бытовой техники, автобусы уже уехали, и мы пешком шли по Победителей в общежитие в район стадиона «Динамо». На нас шел человек весь в черном, с оружием в руках и с фонариком, и приказал лечь на землю. Мы легли, тут подбежали остальные, надели на нас наручники и отвели к автобусу.

В этом автобусе нас привезли на Окрестина. Кроме нас, в бусе еще были три парня и девушка. По пути нас не били, но когда высаживали у ЦИПа, нам предстояло пробежать до стены — и вокруг в два ряда стояли омоноцы и били нас дубинками. Их там было пара десятков человек, которые нас лупили.

Подбежали к стене, нас поставили на колени — и так, на коленях, мы должны были двигаться к входу, а в это время записывали наши данные. После чего нас закинули в камеру. Даже не камера, а дворик, где зеки гуляют. Дворик маленький, а нас там было больше ста человек. Первую ночь мы, в основном, стояли, кое-кто пытался присесть, но все одновременно сесть, конечно, не могли. Я всю ночь простоял. Было очень холодно, но я был в штанах и кофте — мне нормально, но многие были в шортах и футболках.

А потом нас отвели в камеры. Нам досталась четырехместная камера, но в нее набилось 59 человек. Потом нескольких отсортировали — и нас осталось «всего» двадцать. Так мы переночевали вторую ночь — кто на полу, кто как. В камере, в отличие от дворика, было жарко.

Нас кормили и поили, голодом не морили. И даже врачей вызывали, и особо раненых увозили в больницу. Не скажу, что я себя чувствовал нормально, но врач мне не требовался.

Утром 12–го числа, примерно в полшестого, нас вывели из камеры, выстроили, переписали фамилии. Чью фамилию называли — того спускали по лестнице во двор. Там нас заставили делать физические упражнения: отжимания, приседания, — это продолжалось минут десять.

Потом мне сказали лечь на землю и начали избивать. Нас там было человек пятнадцать, но избивали только четверых-пятерых. Почему выбрали нас? Ко мне подошел один из этих в черном и спросил: «Будете родину любить?» — я сказал, что будем, — и тогда мне приказали лечь на землю. Били два человека, дубинками, по ногам, ягодицам и по затылку. Я старался прикрывать голову руками — тогда били по рукам. Думать ни о чем не мог, не знаешь, что с тобой будет дальше; был почти без сознания: только боль — и больше ничего.

Избиение продолжалось минут пять, а потом отвели к другой стене и поставили там. Снова начали называть фамилии и после этого отпускали. Обвинений не предъявляли, но сказали, что если еще раз попадемся — нас отправят в тюрьму зеками.

Потом ходил в следственный комитет, снимал побои. Вещи не вернули, за ними еще надо будет ехать отдельно. Боюсь, что могут еще раз забрать. Подумаю, буду ли подавать жалобы.

С тех пор ни на какие митинги не ходил — как и до этого не ходил. С нами не сидел никто из тех, кто был на митинге, — все случайные прохожие. Вот просто идешь в ту сторону — и тебя забирают. Сейчас даже в магазин страшно выйти.

«Есть негласное распоряжение бить медиков»

Марина, фельдшер скорой помощи:

— Меня не задерживали, хотя дубинкой я получила, как и многие. Когда начались все протесты, начались медработники и решили, что будем помогать. Взяли у кого что было — перевязочные материалы и так далее — и поехали волонтерить в места массового скопления людей.

Самая страшная ночь выдалась 11 числа, в тот день всех волонтеров-медиков пытались куда-то убрать, закрыть, посадить, обрезать любое оказание медпомощи. Две наших девочки оказывали помощь в Серебрянке, потом отъехали на заправку — там их и забрали. Еще в одной машине волонтеров избили двух парней, одну девочку скорая отвоевала, а вторую только через сутки выпустили. Всеми методами пытались делать так, чтобы людям не оказывали помощь.

У нас в машине было два волонтера, которые согласились нас повозить, два профессиональных медика и еще один парень-фотограф с навыками первой помощи. Поначалу мы себя обозначили как медиков, но потом к нам подошли два омоновца. Они сказали: мы не против вас, мы не хотим выполнять эти дурацкие приказы, но хотим предупредить: кто обозначен как медик — того будут бить. Если надо, мы будем сами вам выносить или направлять к вам. Но негласное распоряжение бить медиков есть. И мы сняли с себя все обозначения.

Сначала мы дежурили в Серебрянке, — там было более-менее тихо. Потом позвонили ребята и сказали, что нужна помощь в Каменной Горке. Там в этот момент разгоняли толпу, обстреливали машины на ходу. Поскольку у нас не было ни своего поста, ни даже знаков различия, — приходилось самим искать, где раненые. Многих ОМОН не отдавал, даже несмотря на то, что мы предлагали: дайте их нам, мы окажем им помощь и уйдем. Не отдавали.

Потом снова позвонили из Серебрянки — поехали туда. Там сотруднику ОМОНа разбили голову: содрали шлем и разбили. Мы его оттащили от толпы, прислонили к стенке. Я ему говорю: не переживай, я врач, я тебе помогу и уйду. Начала ему вытирать лицо, обрабатывать раны — и тут мне прилетело дубинкой между лопаток. Как дальше били, не помню, а очнулась от того, что этот раненый омоновец истошно орал: не трогайте, она мне помощь оказывает.

Какой-то их начальник сказал, что мы враги народа, потому что помогаем врагам, и если бы сейчас на месте омоновца был гражданский, то я бы сейчас уже была в автозаке. А другой сказал: «Раз ты медик, носи свое знамя с гордостью», — я после избиений не поняла, что он имел в виду. И начальник говорит: у тебя есть две минуты моего хорошего настроения, если успеешь убежать и спрятаться — повезет, а нет — будешь задержана.

Ребята меня забрали и увезли, и когда я дома переодевалась, то увидела, что сильно били по ногам, на бедре дубинками крест выбили. И еще немного пострадала наша машина, когда ехали по Каменной Горке, оказались под обстрелом и чуть-чуть задело рикошетом задний бампер. Те два парня-волонтера, которые возили нас, не пострадали.

Мы видели и других волонтеров-медиков, нас было очень много. Координации поначалу не было никакой, а потом уже появился парень, который распределял вызовы. К нему привозили перевязочный материал, средства обработки, и он отслеживал в интернете, где происходят самые жестокие бойки, и передавал это нам. Кто был свободен — ехал.

За ту ночь я приняла и оказала помощь более чем двадцати пострадавшим. Ну, это только те, кого удалось выхватить из толпы и к кому тебя подпустили. Вот помогали парню, который сейчас в 10–й больнице лежит с простреленным легким — он был просто на дороге, и мы останавливались на свой страх и риск под дулами оружий. Мы остановились, я говорю: я медик, еду домой со смены, давайте я его осмотрю и окажу помощь. Мне одной только разрешили выйти из машины, взять рюкзак, посмотрели, что там. Я говорю: пострадавший «тяжелый», моих рук не хватит, мне нужны еще руки, — тогда разрешили еще выйти из машины нашей второй девочке.

Парень был «тяжелый», без давления с болевым шоком, ты стоишь над ним, на коленях ползаешь, катетер ставишь, капельницу. Поднимаешь глаза — и все дула кольца омоновцев смотрят на тебя. Как-то не так себя поведешь или резкое движение сделаешь — расстрелять могли бы и нас. Парня прострелили резиновой пулей, его доставили в больницу и уже там сделали операцию.

Потом мы уже волонтерили на Окрестина, разбили палаточный лагерь. В палатках осматривали тех, кого выпускали, оказывали помощь: кого обезболить, кого перебинтовать, кого еще что, — и направляли по больницам. Половина ребят просто убегали, боялись останавливаться, чтобы показать травмы и рассказать об избиениях. Среди серьезных травм, которые встречались здесь, — разрыв селезенки, надрывы мочевого пузыря, травмы мошонки. В основном, гематомы и переломы. Ребята, которые побывали там, на Окрестина, говорят, что там были и изнасилования. И медики негласно между собой тоже обсуждают и говорят, что были.

Волонтерский лагерь там свернули, но пара человек осталась, и я снова пойду туда, сменю дежурящих.

«Нам бросили ведро — и это был наш туалет на весь день»

Станислав

— Я приезжий, города совсем не знаю. В тот вечер, 11 августа, мы с другом гуляли в районе Каменной Горки и просто отдыхали. Гуляли, гуляли, подошли к остановке — там ОМОН в машине медицинской помощи, и мы убежали. И потом пошли домой в сторону Кунцевщины — и вот тут нас и забрали. Мы видели, как военные бежали прямо к нам: двое с оружием, двое без оружия, — заломали нам руки и повели во дворы, где стоял бусик. А там внутри уже был ОМОН.

За одним из мужчин пришла жена, начала устраивать скандал — его отпустили. Нас осталось четверо, нас пересадили в микроавтобус, потом мы проехали немного — загрузили еще несколько. Одного положили на пол, второго наверх на него, а третьего наверх на второго — как мешки картошки набросали. Один из них приподнял голову — и тут же получил дубинкой по голове. Были ребята с велосипедными шлемами — омоновцы сначала бросались в них этими шлемами, а потом заставляли надевать — и тогда лупили по этим шлемам. И еще им сказали: вам хана, вас заберут насовсем. Мне было очень страшно, и я старался ничем не провоцировать омоновцев, выполнял все, что они прикажут. Я не знаю, как отреагирует мой организм на удар дубинкой по голове, какие потом будут последствия. Один мужчина о чем-то попросил омоновцев — ему отказали и в придачу еще и избили.

Потом нам хомутами стянули руки за спиной и повезли. Нас привезли в ЦИП на Окрестина, вытряхнули, опять же, как мешки с картошкой, поставили в круг и начали избивать. Потом прозвучала команда — ползти на коленях к тротуару. Руки за голову, лицом в землю, ягодицы упираются в пятки, — в такой позе мы простояли часов шесть. Работники ЦИПа иногда разрешали вытянуть ноги, лечь на живот. Так прошла ночь. Еще меня спросили, за кого я голосовал — и я ответил, что за Александра Григорьевича, хотя это не так: я просто надеялся этим отвести от себя новые удары, боялся, что иначе я не выйду оттуда совсем. После этих слов меня не ударили, но потом, под утро, все равно били дубинкой, палкой по спине прошлись каждому.

Утром нас отправили в «квадрат» — маленький-маленький дворик. Я двигался туда последним: у меня поврежден тазобедренный сустав. Меня ударили дубиной по ноге — и я даже не почувствовал этого, а еще и головой ударился о плитку. Тогда меня подняли и завели в этот квадрат.

Нас там было 128 человек, невозможно было ни размять ноги, ни повернуться толком, ни присесть. Нам бросили ведро — и это был наш туалет на весь день. Просили воды — дали пару бутылок, мне перепал один глоток, а кормить вообще не кормили. Было очень холодно.

Видел во дворе одного мужчину, который просил помощи — и его начали бить. Какой-то один омоновец сказал: «Бейте его!», — и на него накинулись трое с дубинками, и вскоре он перестал подавать признаки жизни, но через пару минут он оклемался и начал говорить «Что вы делаете, как вы с нами поступаете?!» Видел девчонок, которые сутки стояли, уткнувшись головой в забор.

Через сутки нас отправили по камерам, нас набилось 26 человек в шестиместную. В последние, третьи сутки нас даже покормили: дали овсянку, чай и пару буханок хлеба на всех. Врача к нам не вызывали, хотя я думаю, что помощь требовалась, потому что у некоторых были открытые раны — дырки в спине от выстрелов. Мы договорились, что будем соблюдать тишину и порядок, — надеялись, что это снизит вероятность получения новых травм и страданий.

К нам в камеру пришел какой-то тучный мужчина и сказал, что в шесть часов нас отпустят — мы обрадовались, что нас никто не тревожит, что скоро выйдем. И когда выпускали, то в процессе не били, просто вывели за ворота — и все, там нас приняли волонтеры. Всего я провел у ментов три дня.

Но еще мы подписали какой-то документ — я даже прочитать не успел; вроде что-то про то, что если еще раз попадемся, то нас заберут насовсем и оторвут нам яйца, что-то такое.

Побои уже сошли, но есть трещина ребра, и тазобедренному суставу стало хуже: раньше некроз головки бедра был первой-второй стадии, теперь перешел в третью, — так мне сказали в больнице.

Подпишитесь на наши Instagram и Telegram!

Обложка: Jana Shnipelson

Обсудите этот текст на Facebook