Прямо сейчас Андрей мог бы стоять с вилами в коровнике или крутить провода на заводе, но он решил, что такой жизненный опыт ему не нужен и сбежал из Беларуси, прежде чем его отправили на «химию». Андрея задержали в первые послевыборные дни и объявили «координатором-тысячником» протестов, полгода он просидел в СИЗО, большую часть этого срока — в одной камере с издателем The Village Беларусь Сашей Василевичем. Мы встретились с Андреем в Киеве и спросили про встречу Василевича с Лукашенко, странных правилах жизни на Володарке и пытках в ГУБОПиКе.

На руке у Андрея белый браслет и красная нитка. «Белый браслет с выборов срезал при задержании ГУБОПиК. А это уже новый — сделал БЧБ из того, что под руку попалось, пока не найду здесь нормальный браслет». Я включаю диктофон и спрашиваю: «Следователь тоже так делал?», а Андрей говорит, что следователи записывают допросы на видео — чтобы было видно эмоции человека.

— Сколько времени ты уже в Украине и как оказался здесь, хотя должен быть сейчас на «химии», к которой тебя приговорил суд?

— Примерно за неделю до того, как мне надо было бы выдвигаться на «химию», я покинул Беларусь. Это решение я принял сразу после приговора — хватило потерянных полгода, которые я просидел в СИЗО, а еще два года убирать говно за коровами или крутить провода на заводе — зачем? За пределами страны я буду полезнее и не так много потеряю в личностном плане. От приговора до направления на «химию» прошло четыре с половиной месяца — за это время я доделал ремонт в своей квартире, которую как раз незадолго до ареста купил, поработал немного, а когда понял, что вот-вот уже придет направление, взял маленький портфель с ноутбуком, деньгами, документами по моему уголовному делу, бельем, майкой, джинсами и уехал.

И вот почти 2 месяца я уже в Украине. Хотя, когда я выдвигался из дома, чтобы бежать, я точно не знал, в какой стране окажусь — Польша, Украина или Литва, потому что ситуация на границе быстро менялась — как раз разгорался миграционный кризис. Украина была тяжелым, долгим, но наименее рисковым вариантом. Весь побег занял недели полторы.

Через пару дней после того, как я приехал в Украину, мне пришла повестка на «химию». Инспектор из РУВД написала в вайбере: «Вы где?», я ей ответил, что не в Беларуси и не приду. «Вы что хотите, чтобы я объявила вас в РОЗЫСК?!» — написала инспектор капслоком. Так вот, теперь я в «международном розыске», хотя по факту это означает, что теперь мне нельзя только в несколько стран, большинство беларуский розыск не волнует.

Андрея задержали 11 августа прошлого года, когда он вышел из парикмахерской — на следующий день после Антона Беленского, волонтера штаба Бабарико, к которому силовики ворвались в номер в гостинице «Беларусь» и обвиняли в организации массовых беспорядков. Наше большое интервью с Беленским после его выхода из СИЗО вы можете прочитать вот по этой ссылке.

— Когда тебя задержали, независимые СМИ называли тебя другом Антона Беленского, твоя девушка говорила, что ты не был даже в штабе Виктора Бабарико, а провластные СМИ объявили тебя координатором протестов. Андрей, ты кто на самом деле и за что тебя взяли?

— Я действительно не был в штабе Бабарико, хотя накануне прошлых выборов туда вступили многие мои друзья, в том числе Антон Беленский. Сам я как айтишник помогал ряду общественных инициатив строго в рамках закона, но нигде не светился и силовики, как потом выяснилось, даже не знают о существовании этого проекта.

Антон Беленский — один из моих самых близких друзей еще со времен лицея, он был достаточно активным членом штаба. Теперь мы понимаем, что примерно с 5 августа спецслужбы начали его прослушивать, вероятно, была и наружная слежка. 9 августа мы с друзьями были в городе, и поскольку интернета не было, мы созванивались по телефону, чтобы не потеряться. В итоге задержали всех, с кем Антон созванивался в тот день — меня, еще двух его друзей и даже отца — и сделали из нас координаторов митинга. Вот такая тупая история. Я понял, по какому принципу меня задержали, только месяца через четыре.

— В СМИ писали, что через трое суток после задержания тебя отпустили, а потом снова задержали. Ты что-то знаешь о том, почему они передумали?

— Первые трое суток были реально тяжелые — пытки в ГУБОПиКе, а потом три ночи в ИВС на Окрестина тоже была жесть. 14 августа что-то произошло, какая-то интересная перемена. В тот день было ощущение, что мы победили. Утром на Окрестина поменяли весь персонал, и он стал абсолютно вежливым и человечным. Ко мне приехал адвокат, с которым мне разрешили встретиться впервые за три дня, и следователь — разговор был в очень позитивном ключе. Мне сказали, что с руководством согласовано мое освобождение, нужно только съездить в Следственный комитет расписаться и забрать свои вещи. То же самое сказали Левону Халатряну — еще одного друга Антона, с которым он созванивался.

Нас повезли в Следственный комитет уже без наручников, сказали подождать в кабинете, но это ожидание растянулось на 7 часов, и мы уже поняли, что что-то не то.

Похоже, в тот день что-то произошло внутри системы и мог случиться перелом. Мой адвокат сказал, что Лукашенко сбежал из Беларуси. Моему другу позвонили друзья, близкие к системе, и сказали: «По ходу вы победили».

Через 7 часов ожидания пришел следователь, с которым мы утром мило пообщались, и сказал, что, мол, чувак, у меня для тебя неприятные новости — заключение на два месяца. И уже вечером меня этапировали на Володарку.

Во время этапа, когда я сидел в наручниках и с конвоем в машине на стоянке возле Следственного комитета, мимо проходил Бедункевич, заместитель начальника ГУБОПиК, который, видимо, и решил сделать из меня «организатора протестов» — он присутствовал при моем избиении и координировал запись «признательного» интервью. Он увидел меня в машине и сказал: «Пацан ты хороший, я тебя запомнил. Говорил же, что присядешь».

— Ты упомянул про пытки в ГУБОПиКе — тебя избивали в общей массе задержанных на улицах в те дни или по отдельной программе?

— Да, меня по отдельной программе и из нашей компании задержанных в связи со звонками Беленскому мне фортануло меньше всех, не знаю почему. После задержания меня привезли в ГУБОПиК на Революционную, 3 — до этого я о существовании ГУБОПиКа вообще не знал. Там у меня был тяжелый день. Меня жестко избивали и задавали вопросы, иногда очень тупые. «Кто финансирует массовые беспорядки?», «Кого бы ты сделал министром обороны?», «Сколько стоят твои часы?», «Кого бы ты сделал министром спорта». Я вообще не вдуплял, что происходит, что вообще они хотят от меня услышать. Это и было самое страшное: тебя бьют, ты вроде и хочешь ответить то, что от тебя хотят услышать, чтобы это прекратилось, но непонятно, что им надо вообще. Избивать прекратили, когда записали видео. К тому времени я уже начал примерно понимать, что от меня хотят услышать. Текст придумывал сам. Когда мое повествование уходило в ненужном им направлении, они останавливали запись и «суфлер» с дубинкой «подсказывал», что я должен сказать.

Удивительным и страшным для меня было увидеть, что пытки для них — это что-то обыденное. Представьте: я валяюсь на полу со стянутыми за спиной руками, в кабинете человек восемь, любой из них меня пинает, если хочет, а в кабинет в это время заходят другие сотрудники ГУБОПиК решать свои рабочие вопросы — подписывают бумажки, задают рабочие вопросы. Кто-нибудь из них проходя мимо намеренно наступит тебе на лицо — для них это совершенно обычный рабочий день и «радости жизни». Среди них, определенно, есть садисты — они издеваются над людьми с удовольствием. Когда я стоял на растяжке в коридоре, мимо проходили какие-то люди, спрашивали: «А, это тот айтишник?» и били под колено так, что я падал.

Я так понимаю, что это все началось не в прошлом августе, это их обычная работа. И это было самое удивительное для меня открытие за время в тюрьме. Когда этого всего не касаешься, кажется, что может у нас и совковые законы и что-то не работает, но в тюрьме, скорее всего, сидят люди, которые реально накосячили. А когда я оказался в тюрьме, увидел, что так, как сейчас, уже давно. Просто ситуация вокруг политических задержаний лучше освещается. Думаю, что половина или больше людей сидит просто по чьей-то прихоти, приказу, желанию ГУБОПиКа или по рэкету. Это давно отлаженная система. Три ветви — следствие, суд и прокуроры — которые должны быть абсолютно независимы, за счет чего и достигается баланс, а у нас они работают в связке. На одного несправедливо осужденного приходятся десятки прокуроров, судей, экспертов, следователей. Конечно, сейчас стало все еще хуже, но эта система появилась не вчера.

— Как именно на тебя давили во время допросов?

— Самое страшное давление, конечно, физическое. Но меня били только в первый день в ГУБОПиКе. Были угрозы — «изнасилуем твою девушку», «закопаем тебя в лесу — никто не найдет» — которые на фоне их равнодушного отношения к пыткам в какой-то момент перестали казаться блефом. На Володарского допросы уже проводил следователь из СК и это были обычные допросы без давления.

По сравнению с сотрудниками ГУБОПиКа следователи СК были нормальные — с ними можно было поговорить неформально, они могли дать попить воды, некоторые из них даже просили у меня советы по расследованию преступлений в информационной сфере, одному из них я помог решить проблему с Windows на рабочем компьютере. Так или иначе чувствуется что они предвзяты и что пытаются свои действия хоть как-то оправдать. Многие из них совершенно не хотят заниматься «политическими» делами — по этой причине, кстати, у меня за все время поменялось 4 следователя. Хоть и расследовать было нечего. Мне до сих пор непонятно, как они теперь спокойно смотрят людям в глаза.

— Сколько камер ты сменил за полгода?

— Я сидел в двух — 65-й и 54-й. В то время, когда меня арестовали, политических еще было мало, поэтому в камеры их бросали по одному — чтобы никто ни с кем не пересекался.

Поэтому в первой камере я был единственным политическим, а во второй нас таких в какой-то момент уже было восемь из десяти.

Сначала я сидел вместе с Ростиславом Светчиковым — 23 года за убийство бизнесмена из Березино, — он был мой друган, с челом из Турции — самая большая контрабанда героина в истории Беларуси, с парой ребят по 328-й статье, еще был какой-то эксгибиционист, наркоман — в общем, нормальные ребята, там никто никому жизни не портил.

Вообще на Володарке сидит очень много достойных людей, не только политических. Это легендарное СИЗО, где обычно сидят всякие высокое руководство заводов, банков, известные бизнесмены, врачи.

— Расскажи о правилах жизни на Володарке и как вообще происходит посвящение в эти правила?

— Более опытные товарищи, которые проводят много времени в этих местах, передают эти знания подрастающему поколению и обучают сленгу. Это происходит очень неформально, например, за чаем.

В тюрьме очень жесткий сленг — первое время я вообще ничего не понимал, потому что буквально все в тюрьме имеет сленговое называние. «Долбан» — унитаз, «шконка» — кровать, «шлемка» — алюминиевая миска. Дороги, решки, тормоза, кормушка, кабаны, кешер — список очень длинный. Я быстро выучил этот язык, но сам сначала старался говорить грамотно, а оказалось, что как бы ты ни старался, невольно все равно переходишь на тюремный жаргон. Саша Василевич там тоже сейчас стелет нормально. После освобождения я как-то передал своим бывшим сокамерникам круассаны, а они мне передали через адвоката стишок-благодарность на диком блатном сленге (смеется). Я, конечно, чуть не офигел, насколько они прокачались в этой местной лексике.

Самые дикие правила — это, конечно же все что связано с геями. Вот если не дай бог ты нетрадиционной ориентации, то туда попадать просто нельзя. Нельзя в этих местах оказываться. Потому что там это называется «петух» — это самая низкая ячейка общества в тюрьме. С ними в тюрьме запрещено общаться, жать руку. Это такой архаизм дикий. Как только в камеру попадает новый человек, сокамерники в ходе беседы пытаются выяснить, какая у него сексуальная ориентация. И если, не дай бог, выяснится, что он «петух» (или «шестерка» — тот, кого подсылают спецслужбы в камеры для шпионажа), его нужно выгонять из камеры.

— Из камеры можно выгнать?

— Да, это тюрьма, блин, там убить могут. То есть там разные люди сидят. И администрация всегда идет на встречу и человека переводят, если возник конфликт. Если в камере заподозрили, что человек — гей, ему говорят: «стучись в тормоза» (двери). Он стучится и просит, чтобы его перевели в другую камеру, потому что в этой камере у него не сложились отношения. На Володарке есть отдельная камеры специальные, где сидят такие люди.

Кстати, еще до выборов на Володарке сидел Сергей Тихановский в той же камере 54, что и я. И эти, как сказать, спецслужбы пустили по тюрьме слушок через своих подставных людей, что Тихановский общался и дружил с геем. И его пришлось, естественно, выгнать из камеры. Потому что это очень чревато. В тюрьме слухи быстро распространяются, и если дойдут до колонии и там потом кто-то узнает, что он общался не с тем, с кем надо, то у него там будет очень тяжелая жизнь. Заставят его мыть унитаз, например.

А так все тюремные правила созданы для того, чтобы лишний раз не ухудшать жизнь людей. Там и так все в плохой жизненной ситуации. И чтобы не сделать никому еще хуже, ты не должен никого оскорблять, тщательно убирать за собой, максимально четко блюсти гигиену.

Еще в тюрьме принято отмечать такие события, как приход нового заключенного в камеру, выезд в колонию и дни рождения. В эти дни заваривают чефир, передают по кругу кружку, все делают пару глотков и говорят пожелания.

— Ты сказал, что в первой камере твои друганом был мужчина, которому дали 23 года за убийство. А как вообще в тюрьме заводят друзей?

— Люди в камере общаются теснее, чем с самым близким человеком в обычной жизни. Потому что вы находитесь там все на одном квадратном метре 720 часов в месяц, 24 часа в сутки. И вы общаетесь, потому что ничего другого не остается. И вы сходитесь по своим общим интересам, по характерам и так далее.

У меня есть такой полуталант — я достаточно хорошо схожусь со всеми, даже с полярными людьми: с супер негативными бандитами или с супер образованными людьми. И я просто зашел в камеру, Ростислав там был самый опытный и давил всех. А с ним я нормально общался.

А во второй камере моим главным товарищем был Саша Василевич. Саша молодец, ко всему позитивно относится, даже вдохновляет других людей.

— Когда и почему тебя перевели в другую камеру? И какая была между ними разница?

— В первой камере я был месяц, почему перевели — неизвестно. Никто никогда не знает, почему его переводят в другую камеру.

Первая камера была более комфортная в бытовом плане, если можно так сказать, там был свежий ремонт — плитка на полу и окно со стеклопакетом. Но атмосфера там была неочень хорошая. А вот камера 54, куда меня перевели, — в подвале. Там было больше людей, малюсенькое окошко, нет солнечного света — надо очень сильно стараться, чтобы все эти факторы компенсировать занятиями спортом, прогулками и так далее. Зато там была атмосфера гораздо лучше, потому что интересные люди.

— С кем кроме Саши Василевича ты сидел во второй камере?

— Когда я туда заехал, там был Саша, хороший доктор, пара очень опытных уголовников, но они абсолютно хорошо со всеми общались, Тихон Осипов, который потом получил 11 лет, хороший парень Денис по 328-й статье и еще один хороший парень из Осетии (за массовые беспорядки во Владикавказе). Вообще люди часто менялись.

Я заехал, посмотрел на Сашу и подумал: «Что этот молодой пацан тут делает?» (смеется) — без бороды и с модной стрижкой Саша выглядел крайне молодо. Я офигел, когда узнал, сколько ему лет. Потом это была моя любимая викторина. Заезжает новый человек в камеру, а я у него спрашиваю: «как думаешь сколько этому парню лет?». Тот отвечает, как правило: «ну… 29, 28». И я говорю: «чувак, 46!».

— Расскажи, как это было, когда за Сашей пришли, чтобы отвести на встречу с Лукашенко.

— Это было офигеть! В шесть утра стучатся в дверь, говорят: «Василевич, побритый, в куртке, на выход». Это приглашение звучало очень странно. Вообще в тюрьме тебе никто не объясняет, куда тебя забирают из камеры, но есть кодовые слова, по которым можно ориентироваться. Например, «с бумагами» значит, что ведут на встречу с адвокатом или следователем. А здесь «побритый» — таких инструкций мы еще не слышали (смеется). Саша, побрился, оставил все шмотки и ушел. Его не было полтора суток, и я начал думать, что его отпустили.

А следующим утром еще до его возвращения по телевизору показали видео с этой грандиозной встречи в СИЗО, и мы все поняли. Саша вернулся вечером, но рассказать ничего не мог, потому что у них было соглашение, хотя всем было интересно и даже администрация СИЗО просила рассказать, что там было. Мы потом с этого стебались. Кому-то из любопытных сотрудников сказали: «Саша сказал президенту, что нас мало водят в душ», но это, к сожалению, не помогло. Но администрация запомнила Сашу, что, мол, он тут не последний человек.

— Встреча с Лукашенко повлияла на Сашин авторитет в тюрьме?

— Я думаю да, там же администрация — это простые ребята, они думают: ага, сейчас я заставлю его что-то сделать, а он потом, не дай бог, станет министром обороны и уволит меня и я не смогу найти себе работу или там выплатить ипотеку свою. Сотрудники многие связаны льготными ипотеками, некоторые из них с радостью бы ушли из этих систем, но не могут. А некоторые находят в себе силы и уходят.

— Какое вообще настроение у Саши?

— Хорошее, отличное, вот он максимально пропагандирует позитивное отношение ко всему. Делает все, что может. Получает радость из всего из чего ее можно получить.

— От чего можно получить радость в тюрьме?

— Из мелочей. Допустим, ты в пластиковой кастрюле заварил и выпил хороший, насколько это возможно, кофе. Позанимался спортом, написал много писем. У тебя есть KPI: написал 10 писем — отлично, прочитал книгу хорошую — супер. Раз в неделю фильмы идут голливудские по ТВ. Когда я сидел, вообще перепоказывали все фильмы Марвел, но в целом по телевизору, конечно, полное говно идет. Короче, вот в таких мелочах приходится позитив искать.

— В камере реально каким-то образом улучшить быт и создать хотя бы минимальный уют?

— Очень минимально можно. По дефолту в камере нет ничего, негде даже повесить постиранные носки. Можно распустить вещи на нитки, сплести из них веревку и натянуть под нарами или под столом, но это только до первого шмона — их срежут. Еще веревки плетутся из пакетов для хлеба — там целая технология, как их правильно растягивать. Кроме веревок для сушки из тех же ниток можно сплести полочку для книг и лекарств. Есть и другие маленькие хитрости, о которых я сейчас не могу рассказать вслух.

— Как ты оцениваешь свой тюремный опыт, кроме того, что это было потерянное время, как ты уже сказал?

— Я очень хорошо через это прошел, всегда держался на позитиве. Очень сильно поменял свое питание — отказался от мяса и молочных продуктов и не ем их и теперь. Хорошо позанимался спортом. Сбросил килограммов семь. Познакомился с классными людьми. Но если бы мое заключение продлилось больше полугода, то я бы уже не смог подпитывать позитивный настрой тем, что это новый опыт, знания и все такое. Потерянного времени очень жаль.

Конечно, произошла переоценка ценностей. Материальные вещи сейчас не так важны для меня, главное — свобода.

— Как ты решил провести выигранные у режима два года?

— Да очень просто — буду работать, заниматься собой, развиваться, путешествовать, помогать близким и людям, попавшим в беду. Ничего из этого, находясь на «химии», я бы делать не мог.

— А какой вообще план — живешь на чемоданах, чтобы сразу вернуться в Беларусь, когда станет можно, или осядешь в другой стране?

— Я уже не питаю иллюзий по поводу скорой победы, понятно, что это игра в долгую. Но как только будет возможность, с радостью вернусь в Беларусь. Думаю, после победы там будет много полезной и интересной работы, как для меня, так и для многих других людей, вынужденно покинувших страну.

Помогите нам выполнять нашу работу — говорить правду. Поддержите нас на Patreon

и получите крутой мерч

Обсудите этот текст на Facebook

Подпишитесь на наши Instagram и Telegram!

Текст и фото: Ирина Горбач