Асабiсты вопыт«Я вышел замуж в Германии»: ЛГБТ-активист Андрей Завалей о том, как живется в Берлине после Минска
«Берлин вообще очень агрессивный город»
The Village Беларусь продолжает цикл «Города глазами политэмигрантов». На этот раз нашим собеседником стал Андрей Завалей, координатор кампании памяти Миши Пищевского «Дело Пи_» и борец за права ЛГБТ-людей в Беларуси. Он уехал в Берлин, вышел замуж и раскрывает немцам глаза на происходящее в Беларуси.
Андрей Завалей — координатор кампании памяти Миши Пищевского «Дело Пи_». Борется за права ЛГБТ-людей в Беларуси и против «той черняги, которую творил Игорь Шуневич и подконтрольное ему министерство внутренних дел». Часто сам себя называет «п*дором» и утверждает, что «п*дор — это любой человек, который угнетен», потому что в гомофобной Беларуси, за исключением самой привилегированной части ЛГБТК-сообщества, политкорректное слово «квир» ничего не значит.
«Вот уж будет прикольно просидеть свадьбу на Окрестина»
— Я давно планировал уезжать по семейным обстоятельствам. Я собирался замуж и знал, что мне на 4-5 лет предстоит опыт эмиграции. Но я не знал, что он случится после революции, что будет такой стресс, что все мои знакомые и друзья будут под этом прессингом репрессий. Я был в очень странном положении: всю свою публичную активность как активист я свел до нуля, даже некоторые посты в фейсбуке не писал, потому что понимал, что тем самым дам лишний повод ускорить приход ко мне «дорогих друзей». Но даже если ты молчишь — тебя это все равно не защитит, ведь машина репрессий выбирает жертв совершенно рандомно. Было непонятно, чего ожидать.
Я сидел в своей минской квартире и ждал немецкую визу. Это виза семейного типа, я официально не политический беженец. Процедура очень строгая, она занимает длительное время. В августе мы узнали, что у нас будет назначена регистрация брака на декабрь, и все это время шла эта бюрократическая волокита с визой. Мой муж гражданин Германии, поэтому мы оформляли все там. По всем канонам, чтобы сразу получать вид на жительство «под ключ». Можно было также оформить брак в Дании, но тогда нужно было бы проходить еще один этап, вернуться в Минск и получать немецкую визу. Мы пошли по долгому пути, но по самому надежному, поэтому остановились на Германии.
Я проходил все бюрократические процедуры по получению визы и как будто жил в двух разных измерениях. В одном я активист, который находится в группе риска. В другом я очень привилегированный (по условиям визы) будущий муж. И когда задержали мою близкую подругу Ольгу Горбунову, я понял, что все: больше почти никого не осталось из сферы ЛГБТ, прав женщин, — все уехали. Понятно, что все равно кто-то остается, приходит новое поколение, — но из тех, кто работал в этом поле раньше, почти все уехали, кроме нескольких человек, включая меня.
И я сидел и думал: бл*, вот сейчас ко мне придут — а у меня через месяц свадьба, вот уж будет прикольно просидеть свадьбу на Окрестина. Это были мои реальные опасения. Я до последнего дня не был уверен, успею ли выехать из страны.
Визу я получил в конце ноября 2021 года. Изначально план был поехать на собственную свадьбу, но саму идею того, что надо все бросить и уехать из-за массовых репрессий, я до последнего откладывал. Я всерьез считал, что если я уеду из Беларуси, то это будет какое-то мое поражение, что я убежал, что я слабый, сдался и так далее.
Но, в итоге, если бы у меня и не было этой моей «замужеской» визы, я бы все равно собрал вещи и уехал куда глаза глядят, потому что больше так не могло продолжаться, я не мог сидеть в постоянном стрессе, в постоянном ожидании какого-то сюрприза.
Как человеку, работающему с театром, мне хочется быть в большом мультикультурном городе, хочется видеть много художников, музыкантов, актеров, танцоров. Важно находиться в кругу таких же людей, которые что-то создают, и Берлин — такое место, где можно людей всех взглядов, всех мастей, всех вероисповеданий найти. Тут постоянно что-то происходит, можно найти возможности для самореализации. Так что других вариантов и не было, не рассматривал другие города Германии. Надо попробовать Берлин, а дальше посмотрим.
«Ясновидящая сказала, что риск осложнений — всего 30%»
Я знал, что придется взять лишь один чемодан. Я не мог ждать и обустраивать свой полноценный переезд, поэтому я уехал прямо в день получения визы. И с этим же чемоданом я до сих пор. Пытаюсь восстанавливать нормальный поток своей жизни. Я уехал раньше, а партнер оставался в Беларуси, у нас были краткие встречи на неделю, он периодически приезжал в Германию, но даже полноценного свадебного месяца у нас до сих пор не случилось. Свадьба была, а возможности провести время вдвоем без работы, без стресса пока еще не было. А потом началась война, и нормальной жизни все еще нет и не предвидится, как и у миллионов людей, которых затронуло российское вторжение в Украину.
Я уже был в Берлине в прошлом году, прожил там три весенних месяца: был риск задержания, и я решил уехать из Беларуси. Тогда было такое подвешенное состояние: если я не вернусь — то окажусь вдали от своего партнера, что не очень хорошо. Если вернусь — то есть риск задержания. Я даже созванивался с ясновидящей, она «читала» мою ауру и заявила, что, скорее всего, все будет хорошо, а риск осложнений составляет где-то 30%. Что ж, 30% — не так уж и страшно, я прилетел в Минск, и она оказалась права: все прошло хорошо. И когда возвращался в Беларусь, то тот мой рейс был одним из последних, и через день уже ни один самолет не летел из ЕС из-за санкций.
И сейчас прямых рейсов все так же не было. Поэтому я ехал в Москву на поезде-«Ласточке», и дальше летел из Шереметьево. Я там встретил Киркорова! Он точно «на отходах» был, такой запуганный, как моя собака. Он ехал в гольф-каре со своими друзьями, любовниками, чемоданами, сотрудниками. У него была такая паника, такой ужас в глазах. Ну, как везут слона. «Не смотрите на меня!» Смешно было. Стало даже его как-то жалко на тот момент, видно, что жизнь у человека сложная; от хорошей жизни он бы за Медведчука не вступился.
С домашними животными была целая история. Кошка Афина все еще в Минске. Кошку не проблема кому-то оставить, за ней присматривает моя знакомая. Собаке же нужно уделять намного больше внимания, не каждый согласится ее взять. Можно нанять дог-ситтера, но это тоже стоит денег, выходит 100 евро в неделю — это не считая еды. Поначалу мы и собаку тоже оставили у друзей — однако и они собрались уезжать, и Яшу нужно было срочно как-то эвакуировать. Так что мы за большие деньги заказали коммерческую перевозку в микроавтобусе, где было 15 клеток, и пес ехал вместе с другими животными. Они ехали двое суток, стояли на таможне 8 часов. Пес приехал в полном шоке, как будто его в каком-то концлагере держали. Вообще собака у мня очень травмированная, ее в детстве сильно били, мы забрали ее из приюта. Пес до сих пор людям не доверяет, для него эта поездка стала адом. Но не было возможности вывезти собаку самому в комфорте, так про пришлось заказать перевозку. Сейчас мы живем в коммуналке, тут тоже сложно и мне, и собаке. Зато ее коллективно помогают выгуливать.
«Чтобы заселиться в комнату, мне пришлось пройти четыре собеседования»
Жилье в Берлине — это рубрика «боль».
Даже до начала вторжения России в Украину поиск недвижимости в Берлине был квестом не для слабонервных. Чтобы найти комнату, в которой я сейчас живу, мне пришлось пройти четыре собеседования, по сути аналог job interview. Мои соседи из всех претендентов на жилье выбрали 20 человек и выделили им на встрече по 15 минут. «Ну давай рассказывай… Ну ладно, нас уже ждет следующий человек, мы тебе перезвоним». То есть, я прошел по конкурсу, но это была какая-то рандомная удача.
Все мои предыдущие такие же собеседования я прошел, мы прекрасно ладили с людьми, болтали в дружеской атмосфере, у нас много общего, все подходит. А потом выясняется, что другу одного из соседей нужно было жилье. Не то что «кто первый, того и комната», — нет, мы сначала отберем 20 человек, потом проголосуем, — а потом внезапно появляется близкий родственник или хороший друг, которому и отдается предпочтение.
Дом наш очень старый, думаю, конца 19 века, в стиле ар-деко, с витражами, отделкой потолков. Вся наша коммуналка огромнейшая, на 300 «квадратов». Моя комната одна из самых маленьких. Есть еще одна меньше моей: там раньше жила прислуга, в нее даже отдельный вход сделан. Я за свою комнату плачу 400 евро, и это просто фантастика. За такие деньги можно найти что-то совсем странное в очень отдаленных местах. Обычно комнаты стоят от 500-600 евро. Так что мне очень повезло, и всем моим соседям тоже очень повезло.
Я снимаю квартиру через субаренду. И если я поссорюсь с соседями, то они меня живо выселят, потому что контракта у меня нет. И это была моя осознанная стратегия: я нашел себе эту комнату через группу в Фейсбуке на промежуточный этап, пока мы с мужем не найдем квартиру и не съедемся.
Как устроен рынок жилья в Берлине
Спрос невероятный, предложений не так много, и рынок недвижимости в Берлине особенный. Около 85% жилья в городе не принадлежит ни государству, ни даже физическим лицам. Оно принадлежит частным хедж-фондам, которые просто скупают жилье, заламывают цены и зарабатывают. Им абсолютно все равно на доступность жилья для людей, у них задача — окупить свои вложения. Выкупают прямо кварталами и превращают в апартмент-отели. Вроде как отдельная квартирка, но цена как в гостинице. Квартиры могут стоять пустыми, дома будут полузаполненными, хотя там могли бы и жить люди (при более низких ценах), но капитализм сказал иначе.
Чтобы найти жилье в Берлине, нужно огромное везение. Даже если есть деньги, то этого недостаточно: денег тебе нужно очень много. Допустим, двухкомнатная квартира, более-менее нормальная, но все равно маленькая и не в самом лучшем районе, стоит 1.600 евро. А следующие по цене варианты стартуют только с 2.200 евро. То есть, есть районы сильно побогаче, есть сильно победнее — а какого-то среднего варианта часто совсем не найти, и так людей отсеивают по достатку.
За 2.200 евро — это старые дома с большими окнами, либо новостройки, в которых живут такие же богатые люди, как и ты. Полностью автономные кварталы, где жильцы не соприкасаются с жильцами других кварталов. Такая вот джентрификация. Вроде и прикольно, но все же такая стерильная атмосфера у меня вызывает отторжение. Все-таки части города должны взаимодействовать между собой, должна быть урбанистическая горизонтальность.
Если жильцы снимают квартиру по старому контракту, то его нельзя переписывать: так город тебя защищает. А многие новые контракты составлены так, что каждый год можно менять цену аренды. Сегодня ты платишь 1.000 евро, а в следующем году вынужден платить уже 1.500. И ты никак не защищен, ничего личного, просто рынок.
Если снимаешь квартиру не на длительный срок, то контракт, в принципе, можно не заключать. Многие так делают, потому что заключение контракта — бюрократическая волокита, которая ни тебе, ни арендодателю ничего приятного не дает.
«У вас все продукты дешевые — так почему вы все такие злые?»
Сейчас мы будем искать себе двухкомнатную квартиру, и я надеюсь, что в 1.600 евро мы уложимся. Потому что следующая ступень вообще заоблачная. А так как я практически свободный художник, и у меня гонорары могут приходить раз в полгода, то на стабильную платежеспособность пока не приходится рассчитывать. Что активист, что театральный продюсер: за месяц работы тебе заплатили, а потом пять месяцев тебе могут ничего не приходить. Ищешь программы, гранты, проекты. Сначала тратишь три месяца, чтобы найти грант, потом проект длится шесть месяцев — а оплатят тебе всего два месяца. «Ты же делаешь искусство», или «ты же помогаешь людям», так за что тебе деньги? Ну, не хочешь — не ешь, так вот.
Первое время я о**евал, когда видел, что цены на продукты в супермаркетах могут быть в два раза ниже, чем у нас. Когда я видел килограмм помидоров за три евро зимой — это было шоком. И я одновременно недоумевал: если у вас, немцев, такие дешевые продукты — почему вы тогда такие недовольные? Берлин вообще очень агрессивный город, люди тут часто пассивно агрессивные, а если что-то происходит, то очень быстро становятся активно агрессивными. Все такие нервные, на взводе. Особенно в дешевых дискаунтерах больше всего злых людей.
А недавно я узнал, что больше всего дотаций Евросоюз тратит на поддержку сельского хозяйства. То есть, люди, которые покупают в супермаркетах дешевые и качественные продукты, платят налоги, субсидии из которых направляются на то, чтобы на полках лежали эти же дешевые помидоры. У меня до сих пор некоторый шок от этого. Цены низкие не потому, что себестоимость низкая — а потому, что огромные дотации идут на поддержку фермеров. Фермеры даже и не заинтересованы в том, чтобы продать свою продукцию: им все равно придет дотация от государства. Это приводит к тому, что до 50% еды вообще выбрасывается. У меня это в голове не укладывается. Дешевые продукты — это хорошо, но у меня это вызывает смешанные чувства.
А вот «Макдональдс» гораздо дороже. Я помню, что в октябре, до войны и роста цен, мог купить в Минске комплекс «БигТейсти» за 10 рублей — это было 3 евро. А в Берлине он же стоит 9,80 евро — в три раза дороже. Это естественно, потому что в Германии оплата труда одна из самых высоких в Европе: по-моему, средняя ставка 38 евро в час. Это значит, что цены на услуги всегда высокие.
Куда сходить погулять
Наш район называется Веддинг, он хороший. Есть Митте — это самый центральный район, самый желаемый. А Вединг чуть-чуть севернее, мне до центра 20 минут на метро; до вокзала 10 минут — две станции и пересадка. Тут есть несколько парков: Гумбольдтхайн-парк и несколько мелких скверов, течет канал, — в общем, с собакой есть где погулять. Но пока не было собаки, я особо никуда не ходил, постоянно работал из дома — на созвонах либо на онлайн-репетициях.
Раньше я жил в Нойкёльне, и там рядом Темпельхофер Фельд — это бывший аэропорт. Там много лет шли протесты: планировали застроить город всяким бизнес-говном, но горожане требовали пространство для отдыха. И в итоге там сделали парк, туда интересно приходить и весной, и летом, можно устроить массовый пикник, тут запускают воздушных змеев, все во что-то играют. Такой масштабный опенэйр-объект с архитектурными конструкциями. Посидеть, погулять, побегать, — все что хочешь.
Мне нравится андеграундный район Кройцберг. Еще лет 15-20 назад он был полностью засквоченный. Люди увидели пустой дом или пустую квартиру — и заселились. А по немецким законам, если ты живешь в квартире, то выселить тебя нельзя. Даже если ты занял жилье нелегально — то официально ты все равно являешься жильцом. Но все равно юристы нашли юридические лазейки, людей выселяют, и сквотов в Берлине осталось по пальцам перечесть. В Кройцберге были большие споры и дискуссии, и в результате пришли к договору, что тут никогда не будет полицейского участка. Чтобы не накалять атмосферу, договорились так. И еще Кройцберг очень долго сопротивлялся «МакДональдсу», и когда он все-таки открылся (причем прямо возле школы), то это была катастрофа для района. Потому что для статуса хипстерско-андеграундного района с самоуправлением это был удар. Ну, ладно уж, «МакДональдс» есть — но полицейского участка чтоб никогда тут не было!
С любимыми заведениями у меня пока беда. Я очень медленно привыкаю к местам. И когда в Минске переехал в центр, тоже долго привыкал. И здесь я хочу сначала почувствовать себя дома — и тогда уже найдутся и места. Сейчас я могу выйти в ближайшую точку за кебабом — и все равно чувствую себя некомфортно, это все еще не мое место. Нужна адаптация, чтобы была ожидаемая реальность. Чтобы я куда-то пришел, мне сказали «Хелло» — а я бы ответил «Мне как обычно». И вот тогда я пойму, что уже освоился и готов к любимым местам. А сейчас я куда ни зайду — всюду чувствую себя бедным родственником, куда меня не звали.
«Тут просто чудовищная бюрократия»
Берлинская бюрократия — образец кафкианской бюрократии. Записаться на прием, чтобы получить какую-то маленькую бумажку, — этого можно ждать два месяца. Приходишь — а тебе говорят: у нас записи нет. Это началось с эпидемии коронавируса, так сделали, чтобы не способствовать столпотворениям. И вот три месяца записи может просто не быть, и ты сидишь, ждешь. Это все отнимает много времени, переговоров через разные инстанции, с разными людьми, все говорят противоречащие вещи.
Вроде как бюрократия направлена на то, чтобы всем создавать равные условия, но на практике выходит, как повезет. И тоже самое сейчас с беженцами из Украины с паспортами других стран: у кого-то требуют ВНЖ, у кого-то нет.
Без регистрации в квартире тебе никто не откроет карточку; а чтобы открыть карточку, нужно получить налоговый номер; но этот налоговый номер присваивается по адресу регистрации. По сути, такой замкнутый круг. И таких чудовищных вещей на бытовом уровне в Германии много.
«Хочется поскорее за парту, чтобы не чувствовать себя отщепенцем»
Мой уровень немецкого пока еще очень слабенький, я из себя стараюсь что-то выжать. Бывало, приду в медцентр, спрашиваю: «Ду ю спик инглиш?» — а они «Не-а». И я думаю: блиииин. Начинаю выстраивать «Их хабе айн…», потом они спрашивают: «Наме?» — мол, назовите себя. Я говорю: «Андрей Завалей» — а они: «А-а-а, так давайте по-русски!».
В Берлине 40% жителей имеют иностранное происхождение, из них половина вообще не является гражданами Германии. Тут куча сообществ экспатов, которые летят в Берлин, как светлячки на огонь… В принципе, учить немецкий нужды нет. Даже я, когда гуляю с собакой и вынужден с кем-то поговорить, произношу на смешанном «Майн дойч ист нихт соу гуд» — и они начинают со мной разговаривать на корявом английском. У меня есть друзья, которые давно уже переехали в Германию, но до сих пор не выучили немецкий. Когда немцы слышат их ломаный немецкий, то предлагают сразу переходить на английский — и, конечно, так язык не выучишь.
Но мне язык нужно учить по условиям легализации. Все супруги здесь обязаны пройти интеграционный курс, иначе не продлят вид на жительство, — таким образом стимулируют интеграцию. У меня этот курс начнется в конце мая, и мне очень хочется, чтобы это поскорее произошло, чтобы чувствовать себя в группе таких же, как я, и не чувствовать себе отщепенцем, который болтается, как говно в проруби. То ли ты активист, то ли театральный продюсер, то ли ты жертва режима, то ли просто муж немца. Хочется уже поскорее сесть за парту.
Я очень благодарен своей маме за то, что она когда-то сделала за меня вот какой выбор. Был вариант поступать в десятилетку при консерватории, но мама сказала: нет, я хочу, чтобы у ребенка было детство, чтобы он не за**ачивал на пианино по восемь часов в день. И отдала меня в английскую школу, так что у меня хороший уровень английского. Если бы я не знал языка, то даже не знаю, как бы у меня сложилось с Якобом, моим партнером. У нас в семье основной язык — английский. Он довольно неплохо говорит по-русски, но это несправедливо. Важно, чтобы мы были в равных условиях, и поскольку английский для нас обоих не родной, — то это оптимальный вариант. И, конечно, будучи активистом, нужно общаться с людьми из разных стран на английском.
У театра международная команда, наш головной офис в Великобритании, было беларуское отделение — но сейчас его больше не существует, потому что все разъехались. И сейчас мы, по сути, впервые собираемся в Берлине почти в полном составе. В постановке, В постановке, которую мы готовим, есть беларуские актеры, есть британец Оливер Беннет, есть и немецкая звезда: актриса театра и кино Сюзанна Саксе.
Премьера спектакля P for Pischevsky, который готовили совместно с HUNCHtheatre (режиссер — Владимир Щербань), состоялась 21 апреля на ведущей берлинской площадке HAU Hebbel am Ufer. Сегодня второй показ, а 30 апреля спектакль покажут еще и в фестивальном театре Хеллерау в Дрездене. В постановке принимает участие и певица Руся — еще одна героиня цикла «Города глазами политэмигрантов» The Village Беларусь.
«Легальность митингов снижает их эффективность»
Когда я переехал в Берлин, то несколько раз ходил на демонстрации. Но потом перестал. Потому что эта возможность протестовать законно, легально, безопасно — она меня до сих пор вводит в шок.
Мы были на одном из первых митингов против войны, у посольства России. Нас охраняла полиция. И если ты вышел на проезжую часть — полицейский тебе говорил: пожалуйста, вернитесь на тротуар, тут машины. Эта вежливость и сдержанность полицейских слегка выносит мозг. Я до сих пор не могу привыкнуть, что это нормально, я все ожидаю подвоха.
А через день мы были на митинге у Бранденбургских ворот, и там тоже все было законно и безопасно — но хватало и пророссийских участников, каких-то засланных «титушек». И я опасался, что потасовки могут возникнуть не с полицией, а с другими митингующими.
Но в остальном, мне кажется, что сама легальность и безопасность митингов снижают их эффективность. Потому что все это настолько рафинированно, что все к этому привыкли. Сегодня демонстрация против строительства автотрассы, завтра против повышения цен на жилье, — каждый день кто-то против чего-то протестует, тут это постоянно в бесконечном потоке. И если во всех антивоенных митингах одним из главных требований от властей Германии было прекратить спонсировать Путина, прекратить покупать российский газ, — то сколько бы десятков тысяч не вышло на площади, — политики все равно отвечали «мы не можем». В Беларуси не дают протестовать, митингующих репрессируют — а тут все легально, — но результат и тут, и там одинаковый: сложно что-то реально изменить.
Есть у меня возможность пойти на демонстрацию — я иду; есть ресурс помощь троим украинцам — я помогаю. Нужна комбинация разных методов борьбы с войной и ее последствиями. Но плохо, когда начинается шейминг: вот, вы не высказываетесь против. Все начинают друг у друга требовать постоянного повторения прописных истин, да еще поучают, как именно правильно делать то-то и то-то. Начинают считать, кто больше помог, кто меньше… Я думаю, что любой вклад важен, я верю в теорию малых дел.
«Понимания, что такое Беларусь, в Европе нет»
За все время после переезда я лишь раз серьезно хотел вернуться в Беларусь, это было тогда, когда у нас с мужем произошла серьезная ссора. Я задумался: б*я, на**я все это было? Ну, сидел бы себе в тюрьме, зато был бы «дома». Но в целом я не сравниваю, где было бы легче жить и как было правильно поступить. Тяжело там, тяжело здесь. Но меня до сих пор шокирует, какие препоны ставятся даже перед такими людьми, как я, у которых эмиграция привилегированная, с автоматическим получением ВНЖ. Так все сложно, так неповоротливо, с таким скрипом даже базовые вещи тут делаются. И я думаю: а что же тогда происходит с теми людьми, у которых ни денег, ни привилегий, ни мужа, ни поддержки?
Я слежу за повесткой в Беларуси и продолжаю работу по многим направлениям дистанционно. В том числе проекты по поддержке ЛГБТ-людей. Мне хотелось бы работать в том числе над восприятием Беларуси в западном мире, потому что оно до сих пор рудиментированно и поверхностно. Вот на какое-то время Беларусь промелькнула на обложках всех мировых СМИ — но понимания, что такое Беларусь, в Европе нет. И мне бы хотелось в это вмешаться.
И хоть я активно слежу за жизнью в Беларуси, я все же у друзей и родственников спрашиваю «Как там у вас дела?», а не «у нас». Я в данный момент вернуться в Беларусь не то чтобы не хочу, а не могу. Рисковать я не хочу — поэтому и вернуться не могу. Поэтому я в каком-то отделе мозга закрыл вопрос, где мой дом. Если смогу вернуться — хорошо, если нет — то нет.
Помогите нам выполнять нашу работу — говорить правду. Поддержите нас на Patreon
и получите крутой мерч
Обложка: Андрей Славинский