Асабiсты вопыт«На ЗСУ. Йоу!»: Беларусы рассказали, как провели полгода войны в Украине — и почему все еще там

«Это только потому, что ты беларус/беларуска»

Александр Гайкович

совладелец бара Karma в Киеве

 — На момент начала полномасштабной войны я жил в Киеве примерно два года. Я хорошо спал, у меня было много пропущенных звонков, но какие-то все же прорвались сквозь сон — звонили друзья и кричали в панике «Саня, Саня, ты видел?!» Да, я сазу поверил, что война началась, потому что буквально за день до этого у нас в баре было собрание. Факты говорят одно, чувства говорят другое. На каждый возможный сценарий мы подготовили такую методичку. Но по факту оказалось, что мы не готовы к этому. Да, мы обсудили, кто и как будет выезжать, если что, но «тревожный рюкзачок» так и не собрали. Никто ничем не закупался. Так что, с одной стороны, война сюрпризом не стала — а с другой, она все же застала нас врасплох. Поехали в бар: кто-то собирался сразу ехать на границу, кто-то передавал дела. Сразу стало понятно, что бар будет использоваться как волонтерский штаб и гуманитарный центр. Первый день был скомканный.

Но самое главное, что мы решили: кто в каком порядке на какой машине будет уезжать — кто с семьями, кто без. Но, как мне кажется, каждый был слегка не готов.

Конечно, были мысли сразу бежать. Это сейчас мы видим, как доблестное ВСУ дает отпор — а тогда это было совсем не очевидно. Я хорошо знаю украинцев и их боевой дух, и думал, что война будет в городах, что это будут уличные бои. Поэтому был такой порыв: все собираемся и едем на запад — либо в западную Украину, либо в Варшаву. Тем более что мы работали над открытием бара в Варшаве. Но я был не в первом эшелоне нашей очереди на отъезд, и когда уже ехал на запад, начал понимать, что на самом-то деле не хочу выезжать из Украины. Первоначальный, такой первобытный страх прошел, когда мы увидели, что Украина дает отпор, что блицкрига не будет, — и начало приходить понимание, что можно же остаться и помогать на месте. Так что было решено: часть ребят продолжает строить бизнес в Польше, создавать рабочие места — а я возвращаюсь в Киев и помогаю активистам. То есть, помогаю тем, кто сам помогает. У меня простые родители, но с пониманием, они переживали за меня, но не осуждали, я чувствовал от них поддержку.

Крайняя точка, куда я успел доехать, — это Славск на западе страны. Мы дотуда добирались 26 часов. Там мы дважды заночевали, оттуда поехали пересидеть во Львов, к друзьям. Уже понимали, что уезжать не хотим — но еще не было понятно, что делать дальше. А потом уже вернулись в Киев. В общей сложности меня не было в городе неделю. И все оставшееся время оставался в столице.

Бар в принципе не мог работать, да и вообще первое время ничего не могло работать. Тогда это был полностью военный город, миллиард блокпостов — все как в фильмах про войну. В баре организовался волонтерский штаб из активистов, в том числе которых преследуют в Беларуси. Они принимали людей из-за границы, которые приезжали волонтерить, налаживали логистическую цепочку; еще одна такая база у нас была во Львове. Ребята таскали вообще все: от батареек до тепловизоров — не только для военных, но и для гражданских спициалистов. Я видел, как они собирали оборудование для железнодорожников и пожарных. К моменту, когда российские войска были отброшены из Киевской области, наш волонтерский штаб разросся до такой степени, что пришлось еще арендовать склад и по чуть-чуть перетаскивать все туда, потому что объемы поставок продолжали расти.

А с 1 июня было решено, что мы снова переключаемся в режим бара. Ребята до сих пор волонтерят, занимаются гуманитаркой на том складе.

Все это время с точки зрения оплаты поставок все было классно. То великолепное чувство, когда деньги не значат ничего, кроме как возможности купить что-то, что поможет армии Украины. Никто ничего не требовал, владельцы здания не требовали аренды. Государство тоже заморозило долги, пеня не начислялась. Все объединились против общего врага.

Но работа бара еще не налажена до конца. Нам только-только исполнился год, и удар был нанесен сильный. Все наши оборотные средства с начала войны мы потратили на выплату долгов, зарплат, премий, — в общем, раздавали деньги, потому что было неясно, чего ожидать. Сейчас и наше юрлицо заблокировали — потому что в составе учредителей есть беларусы, это распространенная практика в Украине. Ну, поработали, растолкались, почти все долги выплатили, сейчас тенденция положительная. Но то, что раньше делалось за неделю, сейчас из-за бюрократических проволочек может растянуться на два месяца.

Я не рвусь на фронт. Я искренне считаю, что не все должны воевать, а уж на фронт идти — тем более. Даже из тех, кто туда рвется, не все должны попадать.

Тыл — это то, что дает возможным работать фронту. Без хорошего тыла не будет успешной войны на фронте. Так что я не рвусь. Но мы постоянно собираем денежку нашим фронтовым друзьям: на авто, на дроны. То есть, мы не устранились. Раз в неделю-две мы скидываемся по 500-1.000 гривен на разные сборы. Немного, но на постоянной основе: туда, сюда, туда, сюда. У нас в баре стоит коробка для денег с надписью «На ЗСУ. Йоу!»

На базе нашего бара проводили курс по тактической медицине в условиях города, его проводил мой товарищ, который раньше служил в госпитальерах, а сейчас в полку Калиновского. Идешь ты по городу, тут прилетает ракета, вокруг раненые — а у тебя только шорты и рюкзак, — и вот что делать? Учили, как не растеряться в такой ситуации.

Кстати, «тревожного чемоданчика» у меня все еще нет. Жизнь ничему не учит. Но вообще я собираюсь выезжать из Украины. Как я говорил, мы долго работали над баром, выстроили команду, он все тверже становится на ноги. И в то же время очень много работы в Варшаве, и я собираюсь жить на два города. Но пока что сталкиваюсь с проблемой, решить которую пока не можем проверенными, законными способами. Это пересечение границы из Польши в Украину. Я могу приехать на месяц в Варшаву, помочь там ребятам с баром — но обратно в Украину беларусов и беларусок пускать не хотят, даже если документы в порядке. Все эти истории про паспорта, которые портят украинские пограничники… Это такая лотерея. Складывается впечатление, что пограничники руководствуются не нормами и законами, а эмоциями. Вот не пущу — и все. Могут испортить паспорт, могут заявить «Что-то не нравится — обращайтесь в суд». Это только потому, что ты беларус/беларуска. Я абсолютно понимаю, почему так происходит, но принимать это не очень хочется. Мы сейчас работаем над тем, чтобы у нас появились шансы это побороть, это не может быть вечным. А если не бороться — то все поменяется не в нашу пользу, ситуация станет нормой, и Украина может стать потерянной для Беларуси. Посмотрим, поборемся. Поборемся именно цивилизованными, законными способами. Хотелось бы более активного вовлечения политических сил, так или иначе демократическим силам придется работать с Украиной. В конце концов Украина — это ближайший стратегический союзник Беларуси.

Сейчас, если рассматривать именно военное вторжение, то в Киеве относительно безопасно. Усилилась оборона, работает ПВО. С другой стороны, никто не отменял деятельность диверсионно-разведывательных групп, теракты в общественных местах и другие возможные происшествия. Вот был День независимости Украины. И все равно СБУ присылала смс-ки: оставайтесь в укрытии. Нет ощущения стопроцентной безопасности, но в то же время есть условия для жизни и работы. То есть, не та ситуация, когда ты занимаешься только войной.

Мама мне не говорит: «Там же стреляют, почему ты не уедешь?» Но если бы она задала такой вопрос, я мог бы ответить: «В Беларуси тоже стреляют и людей бьют — почему ты не уедешь?». В общем, родители не советуют мне уезжать, понимают, наверное, что я люблю Украину.

«Хочется задонатить абсолютно на все»

Алина Короткевич

журналист, волонтер

 — На момент начала войны я жила в Украине уже 14 месяцев. Я до конца не верила, что это безумие возможно. Слухи, естественно, ходили, и во Львове тоже. Было такое тревожное настроение, тревожные разговоры; приезжали друзья из Киева, и мы знали, что какие-то учреждения вроде посольств эвакуируют. Но до конца не хотелось верить, что это может стать реальностью.

Помню, что 23 февраля мы ходили по Львову компанией друзей, заходили в пабы, вели философские разговоры. Я только часа в 3 легла спать и проснулась лишь в 11. И когда включила телефон, тут же посыпались сообщения, — и я поняла, что это свершилось. Самое ужасное, о чем можно было подумать. Я еще новости не читала, а мне пишут «Держись», — в принципе, уже становилось понятно. Потом почитала новости, залезла в рабочие чатики ‑ там все спрашивали, как я, где я.

Я полчаса бегала по квартире с матами, до конца все же не веря в то, что происходит. А потом пришла в себя и начала трезво оценивать, что в этой ситуации я могу сделать, чем кому могу помочь. Я написала в фейсбуке: ребята, если кому-то понадобится помощь, — пишите. И с той поры все завертелось, закрутилось.

Не было мысли сразу уезжать. Мама первое время постоянно спрашивала, почему я не уезжаю. И передавала привет от дяди из Москвы, говорила, что сама от него узнала о начале войны, что они там сами в шоке и что если что, то я могу приехать к нему в Москву. Мама ответила, что я ни в коем случае в Москву не поеду, — я ей очень горжусь. Были тяжелые разговоры и с родными, и с коллегами, которые уезжали в Варшаву и говорили, что окно возможностей каждый день уменьшается и что пора делать выбор. Друзья тоже нагнетали: если Киев не выстоит, то через несколько дней они (российские солдаты) уже будут тут. Ходили разговоры, что где-то собирают списки журналистов, активистов, и что чуть что, то эти люди из гражданского сектора в первую очередь будут под ударом. Да, конечно, было страшно.

Я решила остаться, но не думала: так, теперь я стану волонтером. Но сразу начали писать и звонить люди, которые уезжали из Киева, и уже в первую ночь я приняла у себя друга, который как раз вырвался из Киева, а по пути подобрал девушку из Запорожья, — с ней они дальше и ехали попутками. Всю ночь мы скроллили новости, выходили на балкон. Было очень страшно: казалось, все, что летит — это летит уже на Львов. На вторую ночь приехали уже человек двадцать; друзья оставили мне ключи от нескольких квартир, и носилась по городу, заселяла людей, — украинцев и беларусов. И дальше все это пошло как-то само собой: тебе звонят по поводу эвакуации, заселения — и ты можешь помочь, дать человеку возможность помыться, поесть. На третью ночь приехали друзья из Киева, которые оставались у меня три месяца, а потом переехали в другое жилье. Потом у меня оставалась жить беларуска из Вильнюса, которая приехала сюда волонтерить. Максимум у меня в двухкомнатной квартире было 8 человек, и несмотря на то, что я довольно требовательный к личному пространству человек, — оказалось, что эти «требования» не так и важны.

И даже после того, как через меня, через мою квартиру прошли столько беженцев, я все еще не собрала себе «тревожный чемоданчик». У меня есть опыт — я из Беларуси уезжала с одной «вализкой», она до сих пор в квартире стоит. Если понадобится — я соберусь за 10 минут, но я не допускала мысли, что мне придется покидать Украину. В общем, я так задолбалась во время прежних переездов… Конечно, война порождает хаос, но тут есть люди, окружение, ты хорошо ориентируешься, тебе все знакомо. А уезжать в новый хаос… Да, можно себе позволить, детей у меня нет, но я приняла решение оставаться. Очень помогли хозяева квартиры, которые звонили и говорили, что в случае чего привезут мне газ и картошку, что я смогу спрятаться у них подо Львовом. Я читала новости и ревела: с территории Беларуси запускают ракеты по Украине — а украинцы мне такие теплые слова говорят. А сегодня вот яблок привезли.

Как раз накануне войны мы собирались небольшой группой записаться на курсы первой помощи — это должно было произойти в ближайшую субботу после 24 февраля, но, конечно, потом это все отменилось. У меня в багаже уже есть два давних курса первой помощи, и мои знакомые беларусы тут тоже проходили интенсивный курс. Я, глядя на них, понимала, что физически просто не потяну эти курсы, но поднакоплю сил и обязательно запишусь. Но аптечки у нас у всех есть. Записаться на курсы стрельбы? Да, возможно, потому что я регулярно хожу в тир и стреляю там в распечатанного Путина. Я у них все время спрашиваю: «А вы же обещали мишень Лукашенко, почему еще нет?» — и обещаю своего принести. Ну а в тероборону вряд ли меня возьмут.

Когда здесь, во Львове, объявляли воздушную тревогу, я не очень серьезно к ней относилась. Мои друзья-соседи уходили в убежище, а я спускалась туда впервые только на прошлой неделе — и то лишь потому, что приехала подруга из Варшавы, которая в прошлый приезд застала прилеты ракет по вокзалу, — так что в этот раз она пошла в убежище и заставила пойти и меня тоже.

У меня типичный львовский дом, окна выходят во внутренний двор, «правило двух стен» выдерживается, — так что если прямо во двор не прилетит, то стены выдержат. У нас действовали правила затемнения, мы заклеили окна белыми лентами. Первые несколько недель закупали непортящиеся продукты, носили воду. Но, конечно, делать вид, что абсолютно ничего не происходит, невозможно. Первое время и магазины работали непонятно, и дефицит продуктов из-за паники был. Приезжали друзья из Харькова, у них на телефонах приложение, которое оповещает о воздушной тревоге в Харькове. И постоянно включалась эта сирена, было страшно. А они такие: ну бомбят, ну да. К сожалению, к войне можно привыкнуть. Это страшно, но к ней привыкаешь, да. Несколько моих знакомых получили ранения — это в основном те, кто на передовой. Несколько знакомых, в том числе беларусы, получили контузию.

Во Львове сохраняется комендантский час — с 23 часов до 6 утра. Людей во Львове сейчас очень много, цены на все повысились процентов на 20-30. Что до еды, то Украина очень продвинута в плане доставки вещей и еды, тут есть «Нова пошта», которая за два дня что угодно куда угодно доставит. Так что заказать можно любые продукты, никакого дефицита не ощущается. Я видела, сколько стала стоить аренда жилья, и хозяева намекнули, что им уже поступили предложения на сумму побольше, и мы сошлись на компромиссе: я стала платить чуть больше. И им спокойнее, и мне проще.

Лента друзей в соцсетях превращается в «збор коштов», и тебе хочется и тут на дроны дать, и здесь на машины, и там на мероприятия. Очень сложно остановиться. Сейчас вот собираем на расходники для аппаратов вакуумной терапии ран, там пока только одну пятую часть суммы насобирали.

Бывает, посещают мысли: вот, ВСУ там на передовой сражается — а я тут фактически в глубоком тылу. На первых порах, если за день никого не приютила и не переправила в эвакуацию, — думала, что день прошел зря. Ну, тогда можно было какую-то денежку перечислить, успокоить совесть. Сейчас я уже так не терзаюсь. Я видела ребят с передовой, которые сами ходят на пиво — они говорят: главное, чтобы вы и дальше имели возможность нам помогать. Весь Львов превратился в сплошной волонтерский лагерь. Я два-три раза в неделю хожу плести маскировочные сети — это то, что я могу делать, от чего чувствую пользу здесь и сейчас. Эти сети всегда в дефиците, рабочие руки тоже всегда в дефиците, — так что когда могу, помогаю этим.

Большой соблазн сорваться и поехать на восток Украины, помогать там. Я общалась с ребятами из Харькова, спрашивала: может, мне приехать, помочь? — а они говорят: сиди здесь (во Львове), у нас волонтеров просто завались, мы сами справляемся. Это колоссальная организация людей в Украине, ее можно сравнить с самоорганизацией беларусов во время ковида и с их помощью политзаключенным.

Почему я все-таки не уезжаю? Я достаточно здравомыслящая, чтобы понимать, что в других странах зарплата выше. Но здесь все же комфорт: несмотря на войну, он остается достаточно высоким. Здесь и затраты меньше. Ну, и просто привыкла. Возможно, если бы до войны я жила тут всего несколько месяцев, то было бы проще все бросить, упаковать вещи и уехать. А сейчас я слишком уж обросла друзьями, связями, тут сложилась небольшая беларуская тусовка, мы помогаем друг другу. В Украине лично для меня более безопасно, чем в Беларуси. Я вижу многих беженцев, которые лишились своих домов и ищут возможности получать гуманитарку, продуктовые наборы, да даже канцелярские товары к школе. Конечно, по сравнению с ними у меня все просто отлично. Пока я могу приносить им какую-то пользу, буду оставаться в Украине.

«Сын нарисовал российский танк, который его расстреливает»

Анна Заяц

маркетолог

 — К моменту начала войны я жила в Украине 8 месяцев, с мая 2021-го, а семья переехала в октябре. Войну мы встретили в Ирпене, мы там снимали дом, и первые дни провели там под обстрелами.

Мне в 5 утра позвонил брат из Беларуси и сказал: вставай, война началась. Сначала мы в это не поверили, но потом практически сразу услышали взрывы, потому что дом находится на севере Ирпеня, недалеко от Бучи и Гостомеля, а гостомельский аэропорт пытались взять практически сразу. Муж проснулся, понял, что беда-беда, тут же прыгнул в машину и поехал заправил полный бак. Очередей еще не было, бензин еще был, и машина с полным баком простояла все 9 дней в Ирпене до эвакуации.

Сначала мы думали уезжать, но коллеги сбрасывали фотки жутких очередей в 8 рядов… В тот день, 24-го, мы не уехали, потому что боялись застрять в пробке; 25-го не уехали, потому что у сына поднялась температура до 39 градусов. А дальше стало уже поздно: уезжать надо либо в первые 48 часов, либо уже во время организованной эвакуации. Так что мы жили принципом «будет день — будет пища»: просыпались, завтракали, читали новости, сравнивали со своими источниками, принимали решение. Сегодня остаемся, сегодня остаемся. Потом стало страшно, потому что машина на беларуских номерах, и ходили слухи, что на первом же блок-посту нас остановят, машину конфискуют и отправят с чемоданами пешком.

Все эти девять дней мы прожили в своем домике, в таунхаусе. Подвала у нас нет, так что я оборудовала лежку по «правилу двух стен» под лестницей в кладовке. Положила коврики, положила одеяла, — мы спали там с ребенком. Мужу там было душно, он спал в комнате. Но со второго этажа дома мы ушли, жили только на первом. Газ, вода, связь были, электричество в какой-то из дней отключалось на полдня.

Запасов еды у нас хватало еще где-то на месяц. На третий или четвертый день войны мы отстояли 2-часовую очередь в единственный магазин и закупили все, что можно, но нормальной еды там уже не оставалось: были чипсы, сухарики, снеки, колбаса. Проснулись, пожарили сырники, под звуки пулеметных очередей поели, почитали новости, решили остаться еще на день дома. Ребенок все 9 дней просидел в планшете: это спасло и нас, и его. Как-то на звук авиабомбы он оторвался от планшета, сказал «Ой, что-то громко слишком» — и дальше уткнулся в экран.

Я маркетолог, муж айтишник, и в офисе нам надо было появляться от силы пару раз в неделю, — поэтому мы и жили в Ирпене, что не надо было каждый день в офис. Но сил на работу не оставалось, я фактически на две недели из работы выпала. Каждый день созванивалась с коллегами, говорила, что еще не уехала, — и все на этом. Сосредоточиться ни на чем не могла. Состояние было как в августе 2020-го. Но со стороны руководства никаких претензий не было: все прекрасно понимали, что происходит. Повезло, что нас «размазывало» по очереди, а не одновременно. Так что могли полноценно заботиться о ребенке. По очереди то я «в сопли», то муж «в сопли», но продержались и все это время малой был с нами.

Второго марта на соседнюю улицу прилетела бомба, и стало понятно, что вот теперь точно все, что надо искать возможности и пути отъезда. И четвертого марта с утра мы поехали. На свой страх и риск, потому что непонятно было, что происходит в окрестностях. Все мосты вокруг Ирпеня уже повзрывали, и оставался единственный путь эвакуации, которую устраивала местная церковь. Они собирали машины, каждый день был свой маршрут, выезжало по нескольку тысяч машин. В какие-то дни всех просто разворачивали, потому что на пересечении дороги из Ирпеня и житомирской трассы шли серьезные бои.

Мы выехали четвертого, пятого какие-то люди еще смогли выехать, а шестого марта город попал в окружение, на выездах стояли русские блок-посты, и выехать было практически невозможно.

А в конце марта наш дом разбомбили.

Мы тем временем уехали в Жовкву. Всего на дорогу ушло 40 часов, включая одну ночевку. Поначалу больше стояли, чем ехали: встряли намертво между Винницей и Хмельницким, потеряли часов шесть на участке километров в 50. Только последние пару сотен километров ехали нормально. В Жовкве у мужа родственники, и мы с ними прожили три месяца, вплоть до мая. Еще когда мы были в пути, 4 марта, наши беларуские банковские карты были заблокированы. И мы решили так: если их разблокируют — то остаемся в Украине, если будут заблокированы — чешем репу и, наверное, уезжаем. Я склонялась к тому, что надо уезжать. Но в Жовкве было тихо, иногда только сирены, которые дублировались церковными колоколами. И чем дольше мы там находились, тем сильнее понимали, что уезжать не хочется, потому что все уехавшие в Польшу на эмоциях жили непонятно как, непонятно где, с непонятным статусом и с непонятным отношением к себе со стороны поляков. Так что в Жовкве мы приняли решение оставаться; муж уже подал документы на ВНЖ, у меня все еще процесс получения разрешения на работу — очень медленно и с большим напрягом по сравнению с прошлым годом.

Время от времени возникал дефицит на продукты. Люди бросались раскупать соль — соль пропадала, потом возвращалась, но дороже. Какое-то время не могли найти гречку — потом нашли, но уже вдвое дороже. С чем был реальный дефицит — так это с топливом. Мы поставили приложения всех возможных заправок, как только где-то топливо появлялось — все бросали и ехали заправляться. Заливали, как правило по 20 литров на машину, где-то 40 литров. Такой дефицит был где-то 2-3 недели, потом бензин снова появился — тоже дороже, но сейчас никаких проблем с ним нет.

В Жовкве мы не остались, вернулись в Киевскую область и теперь живем по другую сторону от Киева — в Обухове, к югу от столицы. Там были слышны взрывы в Василькове, но в самом городе ничего не было. Сюда переехало очень много переселенцев с востока. Решили переехать поближе к большому городу, чтобы у ребенка был нормальный круг общения. Ему в этом году идти в школу, и раз уж мы определились, что он пойдет в школу в Украине, то надо было выбрать подходящее место. После бегства из Беларуси я провела в Обухове 3 месяца, и сейчас мы в том же доме прожили 2 месяца. Там есть друзья, круг общения, там у ребенка появились друзья. Это была одна из самых больших проблем: чем занять сына. Потому что в Жовкве знакомых детей не было, и мы выдохнули, когда по соседству нашелся единственный ребенок того же возраста, и они стали играть вместе. В Обухове много детей, я нашла тут лагерь дневного пребывания — ему стало проще, нам стало проще работать. Мы смогли структурировать свою жизнь в Обухове. Сейчас мы тут прописаны, по прописке ребенок пойдет в школу. Мы уже переехали в свое жилье. В Киев ездить просто: есть 2 трассы, пробки исчезли, потому что многие уехали. Хотя сейчас уже люди и пробки возвращаются. В западной части Украины мы не чувствовали, что сможем остаться и нормально строить свою жизнь.

Несмотря на то, что продолжается война, в Украине мы чувствуем себя в безопасности. Мы приспособились жить в войну. Я ведь и так переезжала в воюющую страну, сейчас просто началась горячая фаза. Законы работают, продукты есть, топливо есть, школы начинают работать, сама работа есть, предубеждения против беларусов только в фейсбуке — в реальной жизни я с ними не сталкиваюсь. Из вариантов, «куда валить», только Польша: там офис моей компании, там офис компании мужа. В принципе, с текущими зарплатами можно переехать в Польшу, хотя при этом много потеряешь.

Один переезд из страны в страну мы уже пережили. Это — правда — огромный стресс, когда ты теряешь все связи, горизонтальные контакты. А ведь нам уже не по 30 годиков — представь, насколько сложно это взрослое дерево выдрать и пересадить. Здесь, в Украине, мы уже набрали связей, здесь сын набрал друзей — для него будет очень сложно потерять друзей, ведь он уже тоже однажды терял всех своих беларуских друзей. Но основной момент в вопросе «остаться или валить» — это наш легальный статус. Если нам не продлят ВНЖ — то мы сядем и уедем. Мы подали документы на польские рабочие визы, и этот запасной план у нас есть. Так что будем уезжать либо если не продлят ВНЖ, либо если боевые действия начнутся прямо здесь. Ну или если будет очень хорошее предложение по работе. Пока что мы остаемся там, где есть работа, где безопасно. Была бы возможность вернуться в Беларусь — я бы вернулась.

Из-за границы все видится сильно страшнее, чем на самом деле. Я понимаю, что на передовой все очень и очень плохо, но на тех территориях, где боев нет или они закончились, жизнь идет. В Ирпене школа, куда мы ходили до войны, объявила набор на новый учебный год. Они нам даже написали и спросили, придем ли мы учиться. Так что жизнь продолжается. И пока мы можем оставаться и работать здесь и поддерживать Украину гривной — мы будем это делать.