Каждый вечер Петя Дайновский выгуливает в районе площади Победы свою таксу Феллини и собирает истории нашего города. А еще он снимает рекламу, но мечтает о мире большого кино. Скорее всего, ждать долго не придется, поэтому The Village Беларусь заранее поговорил с начинающим режиссером о его движении к мечте, трудностях съемок, хороших зарплатах и казусных историях на площадке.

Текст

Валерия Боровец

Фотографии

Евгений Ерчак

Я начинал учиться в Институте культуры. Вообще я долго метался. Думал инженером стать, мама у меня математик. Но по большему счету вообще не знал, куда себя деть. За полтора месяца до окончания школы, я тогда в театральном классе учился, решил дернуться в какую-то творческую историю. В Академию искусств я сначала боялся поступать, мне это казалось чем-то невозможным. А в БГУКИ была какая-то профессия — режиссер массовых обрядов и праздников. Я набрал крутые баллы по ЦТ и прошел очень просто — третьим или вторым из почти ста человек.

Через месяц мне уже стало скучно учиться — масленицы все эти... Казалось, неправильный шаг я сделал. Жил в общаге, сосед у меня был, хороший такой парень, Влад. Он уже в то время работал в кино. Какие-то российские проекты приезжали, довольно крупные — «Высоцкий», например. Влад пошел туда работать, каких-то ребят с собой подтянул. А я уже почти два года на тот момент отучился и планировал сваливать в Москву. Очень хотел во ВГИКе учиться — не поступил. И из института меня выперли, потому что не ходил на пары полгода. В какой-то момент я остался ни с чем. Еще армия начала потихоньку давить, что-то надо было решать. И вот ребята сказали, что есть работа в кино — рабочим. Это человек, который бегает по площадке, в Америке его называют runner. Он всегда на подхвате, и нужно делать все что угодно: мусор выносить, помогать осветителям, еще кому-нибудь. Я подумал: это мир кино, мне туда очень надо!

Помню свою первую смену. Это был сериал какой-то глупейший, про девушку из Москвы, которая попала в тайгу и влюбилась в автомеханика. Я вообще не понимал, что происходит. Ты как будто оказываешься под водой: надо что-то делать, тебе никто не подсказывает, говорят какие-то непонятные слова. «Возьми C-Stand отнеси к плейбеку». Что взять, куда отнести? Но самое лучшее воспоминание этого дня — там был очень вкусный обед.

Тяжелый проект: мы ездили по лесам, делали горные реки из камней. Там еще был такой жутко смешной ассистент художника Андрюс Григас — невероятный человек. Вот он делает декорацию на улице, напивается и засыпает возле нее. На следующий день приезжает вся группа, и вот он лежит, такой огромный медведь, и его никто не может разбудить. Приходится снимать так, чтобы Андрюс не попал в кадр. Это тот человек, который напивался и стрелял себе в ногу гвоздострелом, чтоб проверить свои физические способности. Таскал валуны под мышкой, которые два человека не могли утянуть. Он как-то себе ногу рассек топором, наложили гипс, а через два дня он его снял и уехал во Францию. Его все немножко побаивались, вплоть до продюсеров. Например, дают ему смету, он половину денег спускает на водку с колбасой и сдает это как отчет. И никто не мог ему ничего сказать вроде: «Парень, ты что, дурак? Тебе надо отчитаться за деньги». Тем не менее очень исполнительный, все делал хорошо.

Это было боевое крещение. И в конце проекта я решил, что все — надо валить. И тут мне предложили новую должность — реквизитор. На следующий день уже начинался другой проект, я так перескочил. Мне все время говорили, что в кино или приходишь и уходишь сразу же, или приходишь и остаешься до конца. Киношники — это такие люди, которые круто работают, но в жизни им очень сложно потом себя найти. Потому что когда оказываешься за гранью этого воображаемого мира, где ты каждый день живешь с какой-то семьей, потом сложно освоиться здесь. Выходишь — и непонятно, что делать вообще. Приходится ждать новых проектов.

Когда отработал, получил свою первую зарплату — около 1200 долларов. Мне восемнадцать лет, у меня нет каких-то суперспособностей, я не из семьи богатых родителей, и тут мне на руки выдают косарь двести зеленью! А уже начинается следующий проект, и мне даже некогда тратить эти деньги! Моменты, когда ты действительно можешь позволять себе что-то — это было очень прикольно. Это такой легкий крючок, который тебя цепляет, и уже сложно соскочить.

Первый день как в аду, первый месяц как в аду

Я начал работать реквизитором. Опять пришел в первый день и вновь ничего не понимаю. В кадре кошка должна есть корм, я ей его насыпал. Первый дубль прошел, все готовятся ко второму. И тут крик: «Где реквизитор? Где корм?». Вся площадка стоит, режиссер меня отчитывает... Потом я немножко влился в проект, и мы с ним подружились. Реквизиторы — это те, до кого на площадке постоянно докапываются. Действительно косячная профессия: одну мелочь ты забыл, что-то упустил, не оговорил с режиссером, какого цвета ручка должна быть в кадре. А один раз меня похвалили. Нужно было сделать стол, за которым будто все бухали. Мне очень нравилась эта алкогольная тема: крошки рассыпать, бычки, какие-то сардины, бутылки с водкой, трехлитровые банки с огурцами...

После этого проекта я был скриптом-супервайзером. Это человек, который сидит с режиссером, и он должен быть на сто процентов в курсе сценария, сюжетных линий и даже элементов игрового реквизита. Он следит, чтобы не было ляпов. У нас же большое кино снимается нелинейно — по готовности объекта или когда у актеров получается. И поэтому жуткая неразбериха творится. Там был режиссер Петя Степин. Он учился в Америке, снимался в массовке «Бойцовского клуба». Даже кадр мне показывал, где он, молодой еще юноша, за Бредом Питтом стоит. Теперь снимает сериалы в России. На этой должности я постоянно косячил. У меня еще была такая пьющая пора, мог приехать на площадку чуть выпившим после вечерних путешествий. Я имел возможность репетировать с актерами, проходить тексты с ними. Это было уже ближе к тому, чего мне хотелось.

Потом мне предложили должность ассистента по реквизиту, на которой я проработал полтора года. Это вообще полный мрак. Ассистент по реквизиту — это человек, который привозит все, что есть в кадре. А сцены все разные. Ты носишься по городу, что-то ищешь, договариваешься с людьми, оставляешь залоги, деньги заканчиваются — одалживаешь. Есть классический график — шесть смен и один выходной, но в этот день тебе нужно готовиться к следующей смене.

Первый день был как в аду. У меня какая-то истерия началась, ничего не успеваю. Опять сработал этот щелчок: мол, наверное, надо валить. Но в кино такая штука случается: идет проект, например, годовой. Первые месяцы все рвут по максимуму, режиссер орет... А потом наступает легкая апатия, все сближаются. Начинают только бузить на продюсеров, которые денег не дают или еще чего, а мы тут своей семьей работаем, дружим.

Наша студия очень мертвая

Я сделал еще два проекта, и потом мне прилетела реально крупная штука. Позвонил мой товарищ Дима и сказал, что приезжает проект Цекало «Среда» — «Обратная сторона Луны 2»: футуристичная история, Советский Союз в настоящем времени, не было ни перестройки, ни развала. Приезжают очень крутые режиссеры, Саша Кот, художница, которая делала «Девятую роту». Жутко интересно!

Дима был первым ассистентом по реквизиту, я вторым. Пригласили в Москву на читку. Мне тогда еще не исполнилось двадцати. Я приезжаю на «Мосфильм», мне выдают пропуск. На читке сидит Саша Кот, к которому я поступал во ВГИК, но не сложилось. И ты там оказываешься, ходишь по этим коридорам с огромными глазами, плющит. Потому что наша студия очень мертвая. А в «Мосфильме» ты заходишь на территорию — там огромное количество павильонов, машинки ездят, реквизиты возят, там две кафешки — в них сидят, сценарии читают. Такой котел, в котором все бурлит. Я пробыл там неделю, вернулся очень воодушевленным.

Сначала мы работали с Димой вдвоем, но у него была еще куча параллельных проектов, и ему пришлось уйти. Меня сделали первым ассистентом — огромная ответственность. Благо там была художница Жанна Пахомова — чудо-женщина. Такая высокая, очень щепетильная. Она говорила: «Огурец в пупырышках засуну прямо в попу, если будет что-то не так!» Мы с ней близко подружились, и она меня очень поддерживала, называла «сына».

Как-то нужно было найти машину на взрыв. Имелся только игровой джип, на котором едет главный герой. А нужно сделать еще один, чтобы потом его в кадре подожгли. Мы нашли машину, которую уже в каком-то фильме взрывали — черный кусок металла, его нужно привести в порядок. Вова-водитель говорит: мол, у меня на гаражах есть ребята, все сделают. Его нужно было покрасить, поставить на колеса, вкинуть туда седушки, минимально забутафорить. Приехали, какие-то забулдыги согласились взяться за смешные деньги. В последний вечер смотрим, вроде все нормально. Начинаем завозить этот джип на лафет, и у него падают колеса, он просто никакой. Всю ночь мы ездили по Минску, искали сварочный аппарат. Потому что завтра в шесть утра смена, и все должно стоять на колесах. Заезжали в организации, стучались, там говорят: «Парень, ты чего?» — «Ребят, сварите, очень надо! Пятьсот баксов, ребят!» К пяти утра нашли мужика в Ждановичах, который все сделал. Когда стоит вопрос, реально в кино могут отдаваться огромные деньги просто для того, чтобы что-то случилось так, как задумано.

Это был 2014-й, переходящий в 2015-й. Смены по шестнадцать часов, подготовка ночью. Я ходил все время в шапке, приезжал после смены домой и прямо в шапке ложился спать, вставал в пять утра и ехал на площадку. Не оставалось сил даже помыться. Это был вызов, но тогда был запал. Плюс платили хорошие деньги — около 2500 в месяц. У меня на том проекте было все: я приобрел много друзей, у меня случилась очень большая любовь. Я ухаживал за девушкой, ассистентом режиссера по гриму, у нее были отношения с актером. Пришлось отбивать: там московский актер, а тут какой-то парень девятнадцатилетний из Молодечно, с цветами и вином под подъездом. Это что-то невероятное — у тебя здесь все, и вот этой серости, в которую погружается потихоньку страна, нет.

Когда проект закончился, я приехал домой в Молодечно, лег, задернул шторы и пролежал недели полторы. Мама мне приносила еду, я смотрел кино, иногда выходил встретиться с друзьями старыми. Когда начал уже оживать от этого всего, мы с той девушкой съездили в Индию, провели хорошо время, и потом эти отношения благополучно завершились. Приехал из Индии с другим ощущением — стал проще относиться к деньгам, перестал ставить их во главу своей жизни. Понял, что это может продолжаться вечно. Я могу работать ассистентом, скриптом, кем угодно, но все равно буду на привязи, буду чего-то ждать. И это меня никуда не приведет.

Реклама — это дьявол

Я решил восстановиться, надо было доучиваться. Пришел в Академию искусств и говорю: «Ребята, у меня есть полтора года в Институте культуры, можно, я у вас доучусь?» Они сказали да, но нужно пересдать тридцать предметов за два месяца. И я ходил с коньячками, конфетками, какими-то знаниями, отвечал. Нужно было еще получить одобрение мастера, это очень серьезный мужчина — Сергей Галиевич. Он всю жизнь работал на телевидении и всегда хотел снимать кино. И всегда был близко. Он снимал передачи о кино для телевидения, делал документалки про беларуских режиссеров, знал всю киноинтеллигенцию. И он сказал: «Приходи, учись. Я как раз одного выпер, есть свободное место». В итоге я все успел за два месяца, перевелся.

Я думаю, кинообразование или телеобразование не должно быть заочным, оно не должно длиться пять лет. Это должен быть интенсив, когда тебя на два-три года погружают в эту среду и заваливают дедлайнами. Потому что режиссер, помимо таланта и творческого порыва, должен иметь какую-то структурированную позицию, выполнять проекты, соблюдать сроки. Даже если ты режиссер авторского кино, все равно есть деньги и люди, ресурсы, и, как бы то ни было, ты должен в них вложиться. Я продолжал работать в кино и за неделю до сессии или даже во время сессии начинал бегать и делать задания — интервью, репортажи. Слава богу, как-то довел это дело до конца, получил диплом, показал бабушке — она счастлива. Естественно, никому он не нужен, ведь это профессия, где ты должен опираться только на свои шаги, быть коммуникабельным, общаться, что-то придумывать и делать.

Пока я учился, жил с друзьями на Пушкинской в съемной квартире. Это был такой темный хрущ, мы его называли «клоповник». Как-то мы сидели в этой квартире с другом Никитой и решили, что пора начинать что-то снимать самим. Ну и приступили потихонечку, создали паблик ВКонтакте, делали маленькие ролики. Тут нужно в определенный момент просто поверить в себя, потому что найдутся люди, которые будут говорить, что ты все делаешь плохо и неправильно. Таким образом я пришел в рекламу.

Конечно, реклама — это дьявол. Всем понятно, что она ничего такого в жизнь не привносит. Тем не менее — это что-то приближенное, как маленькое кино, куда я могу выплеснуть свои идеи. Сейчас я больше на фрилансе. Мы сотрудничаем с одним продакшеном. Обращается клиент, мы готовим для него две–три концепции, чтобы реализовать его задачи. Обычно заказчик выбирает самую простую, незамысловатую идею, чтобы было дешево и быстро. В стране есть крупные компании, например Velcom или Wargaming, которые пытаются двигать креатив. У них заложен бюджет, есть план на количество рекламной продукции в год и есть возможность вложиться в действительно интересные идеи. Мы не работаем с такими мастодонтами, а компании поменьше исходят из того, какие есть ресурсы. Поэтому обычно прокатывает самый незамысловатый вариант. Когда утвердили концепцию, начинаем продумывать график, подключать людей — гримеров, художников. Тут ничего такого, ролики — вещь расходная, главное — сделать все быстро и четко.

У нас есть база идей. Например, жутко хотелось сделать ролик для страховых компаний. Была сумасшедшая идея с НЛО, похищениями. Я пытался ее реализовать через разные продакешны, но не нашлись заказчики. Через время мы с товарищем снова подняли эту тему и решили снять сами, вкинуть свои деньги и потом продать. Оказалось, что-то похожее уже сделали в Канаде. Нужно все-таки сразу реализовывать задумки. А еще была идея снять ролик про автошколу на тему фильма «Драйв». Никита сделал рассылку по автошколам, и одна из них откликнулась. Мы тогда на чистом энтузиазме пытались забомбить какой-то суперролик за пятьсот баксов, хотя он должен стоить десять тысяч. Такие моменты — это процесс внутреннего удовлетворения, когда ты хотел воплотить идею, и все получилось.

Это как незаконченный секс.

Бюджеты, с которыми мы обычно работаем, — это 2–3 тысячи долларов. У нас маленькая команда. На нормальной площадке только в операторской группе порядка семи человек: осветители, дольщики, которые телегу таскают. В этом процессе каждый занят своим делом, время сокращается. Такие ролики стоят около пятнадцати тысяч. Когда было телевидение, прайсы были другими, выкинуть 50–70 тысяч на рекламу — нормальное дело. Сейчас есть YouTube, стоимость снизилась. Можно попросить блогера — и это тоже один из простых путей попасть в целевую аудиторию. Реклама обычно вызывает отчуждение, но есть действительно качественные вещи, которые создают теплый образ, и ты думаешь: «Почему бы и нет?» Хороший пример — 15 лет Velcom . Ребята заморочились и сделали очень душевный ролик.

Сейчас готовим проект для Национального художественного музея, они хотят полностью новый концепт, делают ребрендинг. Это такой честный, творческий проект. И все на идее, люди подключаются бесплатно. Например, Сергей Якубовский, руководитель First Rental, помогает с техникой. На первых парах, пока не наработал себе имя, не завоевал доверия, чтоб тебя везде звали, приходится самому вписываться, искать ребят, которые впишутся. А это очень круто — встречать людей, которые за любой кипиш. Я таких люблю. Потому что есть огромное количество проектов, которые возникают в голове и не реализовываются. Это как незаконченный секс.

Был период, когда мы писали вообще всем: «Ребят, мы за любой движ! Давайте снимать!» Откликнулся парень — учредитель «Пиццы Лисиццы». Он еще организовывает в Беларуси покерный турнир, нужно было снять ролик для соревнований. Мы вдохновлялись «Выжившим». Костюмы искали на «Беларусьфильме». Киностудия — такое консервативное место, нужно пройти десять кругов ада, чтобы туда попасть. Мы договорились со старыми знакомыми, прошли через черный ход. Брали у них шкуры волков, которые лежали там десять лет, еще с «Анастасии Слуцкой». Открываем шкаф, эти шкуры воняют. Забрали за каких-то десять баксов. Потом ездили в лес, снимали. В итоге сделали за какие-то смешные деньги, Артем нам пиццу привозил на площадку бесплатно. Очень теплые воспоминания.

Я вообще переживательный человек, и делать шлак не хочется. Пока ты включен в проект, ты в нем от начала и до конца, ищешь локации, снимаешь, потом монтируешь или сидишь с монтажером и волнуешься за результат. Куча сомнений, и самое важное здесь — не стать равнодушным. Но я не вижу себя ни в чем другом. Я вижу себя только на площадке.

Вы кто такие, какого хера приехали?!

Игровое кино — это огромная мечта. Я пока не делаю к этому шагов, не знаю почему, может, потому, что «не мужик». Но для меня интересным жанром остается документалистика. Однажды мы с Никитой ездили снимать его дипломный проект — историю о маячнике. За триста километров от Питера есть Белое озеро, и там живет смотритель маяка Игорь Берг. Мы отправились туда за этой темой человеческого отчуждения. Сначала приехали на один маяк, чтоб созвониться с другим. Смотрителя должны были предупредить, что мы приедем, но никто этого не сделал. Когда мы позвонили, он кричал грубым матом: «Вы кто такие, какого хера приехали?!» Никита его уговорил, мы шли десять километров к маяку. Приходим, нас встречает этот мужик с патронташем через плечо. Это был какой-то хоррор. Тайга, лес, волки воют, кто-то стреляет. Свет есть только с 11 до 16 часов.

С нами была девочка, которая в первый же вечер потеряла сознание, и маячник читал над ней мантры. Оказывается, он занимался какими-то оккультными вещами там. Говорит: «Вам придется уехать, а девушку оставьте мне, я буду ее лечить». Он ее запугал, сказал, что если она решит уйти, то на полпути умрет, а если останется — он привлечет силы огня, земли и всех стихий, чтобы спасти ее. Сниматься он не хотел, приходилось камеры ставить аккуратно, незаметно. Рассказывал кучу жутких историй, как ему привозили золотую молодежь Петербурга на перевоспитание, как он убивал людей в Казахстане. И вот сидит перед тобой мужик, у него этот патронташ, ты даже боишься затронуть какую-то острую тему. Неизвестно, как человек отреагирует, и мы действительно далеко от мира. Все эти три дня были как в трипе. Мы ходили и не могли понять, как отсюда уйти, как эту девушку вынести. Обратно тащили ее на плечах, каждый по очереди. У второго маяка вызвали «скорую», врач сказал — здорова, хоть в космос лети.

Кино так и не получилось. До сих пор лежит куча отснятого материала на двести гигабайт. Я так и не нашел в себе силы его пересмотреть. Наверное, стоит за него, наконец, взяться, когда уже отошел от этой истории. Но документалистика — это интересно. В игровом кино ты Господь. Можешь создать свой мир, сделать, как тебе хочется. Особенно классно, когда есть люди, которые с тобой по одному вектору движутся. А тут реальная жизнь, и ты должен уметь эту жизнь вырулить, в нужный момент включить камеру и путем каких-то щелчков вывести историю, правильный образ человека.

Пока сложно говорить о чем-то большем, я этот шаг обязательно сделаю. Очень хочу снять кино про Минск. Раньше моим домом был Молодечно, сейчас дом здесь, там остался чистый лист. И я очень люблю Минск, в нем столько историй еще нерассказанных. Мажоры на Зыбицкой, заводские рабочие, интеллигенция с вином. Я много хожу по столице и наблюдаю за всем, работать могу только ночью, особенно сейчас, когда осень. Жизнь интересная. И очень круто, когда этих героев и эти истории ты можешь перенести в кинопространство. Искусство — это такой маленький бог. Ты выплескиваешься, становится чуть легче. Сейчас все хотят снимать на какие-то остросоциальные темы, и это тоже нужно. Кино должно быть разным. Мне интереснее сфера человеческой души. Не думаю, что кино решит какую-то проблему. Это предмет для обсуждения, оно может лишь посеять зерно, подтолкнуть к размышлениям. Я бы делал и хеппи-энды, и бэд-энды. Для начала, конечно, скинул бы наболевшее. Но когда взрослеешь, потихоньку уходит весь мрак, видишь больше позитивного. И про город снять для меня очень важно, ведь свою корневую систему не вычеркнешь.

Я хочу уехать, не стоять на месте. Мигрировать не ради каких-то условий, я их и здесь себе создам, но ради новых возможностей. Границы надо раздвигать. Мозг — это географическая карта, и, путешествуя, набираясь опыта, ты чувствуешь, как в твоей голове стирается одна граница за другой.