В минувшее воскресенье группа «Воплі Відоплясова» дала благотворительный концерт на VondelRoof. Было много танцев, певучего голоса Олега Скрипки и чистой звонкой энергии. The Village Беларусь попросил Сашу Романову поговорить с Олегом о роли музыки в политике, женщинах, Минске и многом другом.

Сегодня премьера клипа «Воплі Відоплясова» на песню «Кобіта», который вы увидите ниже.

— Беларуские музыканты редко рассуждают о политике. Здесь это не принято. Представить, что Михалок поддерживает лидера, скажем, компании «Говори правду», невозможно. А в Украине все наоборот. В какой момент это стало почетно? Зачем музыканты это делают?

— Во-первых, у нас в Украине очень слабая государственность, и политики имеют слабый авторитет. Вернее, вообще никакого не имеют. Политика у нас — антитренд. Когда подходит время выборов, политики обращаются к музыкантам и юзают артистов как лидеров общественного мнения в предвыборной кампании. Вторая причина в том, что музыканты имеют авторитет и могут высказывать свое мнение, причем нам за это практически ничего не будет. Ну, и в-третьих, мы реально можем менять ситуацию в Украине. Тот шаткий, валкий мир, который существует сейчас (это моя приватная мысль), имеет место быть только благодаря артистам, пассионариям и волонтерам. Именно такие люди остановили войну, оставив фронт на востоке, потому что если бы люди так активно не включились в движение, враг бы точно взял Киев. Артисты помогали и помогают фронтовикам, выступают, поддерживают солдат — те понимают, что они не одни. Государство в то время их точно не поддерживало, оно просто их бросило под обстрел. А граждане Украины, пассионарии и активные люди поддержали их деньгами, словами и своей позицией.

— Вы как-то говорили о том, что стоило бы запретить российскую попсу и дать больше шансов развиваться украинской музыке. Нам близка эта позиция, но с точки зрения бизнеса это плохо. Потому что это трафик, люди любят читать про попсу. Так вот вопрос: какой шанс у проекта, который не идет на поводу у массовых вкусов, добиться успеха?

— Очень хороший вопрос. Есть тренды, которые работают мощно. Как правило, это асоциальные тренды вне мировой культуры, которые разрушают человека. Вопрос в том, как создать конкурентоспособный тренд, который был бы созидательным. Вот это самая глобальная задача для любого человека, государства и социума. Если говорить о нашем высоком предназначении, то это оно и есть. Если создавать свой тренд, вокруг будет складываться очень правильный тонкий баланс. Но мой опыт показывает, что нельзя быть радикалом, никогда. И что существуют законы чисел. Например, закон золотой середины, который происходит из Древней Греции. Золотая середина — это две трети. Все усилия, которые мы прилагаем, можно разбить на две трети и одну треть. На старте усилий нужно прилагать на две трети. Если ситуация совсем печальная, а мы хотим дать хороший продукт, нужно давать его только на две трети, потому что если мы дадим сто процентов, люди не поймут и просто отвергнут наш продукт. Хорошего должно быть на две трети, а одну треть можно оставить…

— На желтизну и попсу?

— Наверное. Есть теория питания, которую озвучивал один японский диетолог. Питаемся мы обычно плохо. Для того чтобы начать питаться хорошо, полезной пищи должно быть чуть больше половины. Лучше всего — две трети, а одну треть оставляешь на все что угодно. Ешь любую гадость. И организм начинает самоисцеляться. Есть и второй закон чисел — это правило десяти процентов, или десятины, как в церкви, где считается, что 10 % нужно отдать на благотворительность. У меня другое наблюдение. Я замечаю, что порой результат приносят только 10 % всех прилагаемых усилий, а 90 —т вообще ничего. Что бы мы ни делали, с кем бы ни общались, и какие бы песни ни пели, только 10 % принесут результат. Надо просто к этому привыкнуть и не разочаровываться. Самая сумасшедшая идея сработает только на 10 %, мой опыт это показывает. Люди, как правило, останавливаются на первой десятке либо могут на х80 % остановиться. А останавливаться не надо. Если вы решили, надо действовать, понимая, что будет в90 % пробуксовки.

— Недавно Сергей Михалок записал электронный альбом «Дрезден» — то есть в третий раз поменял свой формат. А вы тридцать лет остаетесь в рок-н-ролле. Почему? Как вам хватает сил не менять тональность, не менять стиль?

— Это свойство характера. Я на самом деле традиционалист и консервативный человек. Люблю классическую музыку, архитектуру и стиль барокко, люблю формы машин 60-х годов и классический костюм мне нравится. В своих вкусах я не модерновый, мне сложно подстраиваться под тенденции, что, с другой стороны, и помогает создавать свой тренд. Мы очень долго пишем альбомы, потому что я выверяю нотки и много деталей вычищаю. Со мной не очень любят работать дизайнеры и клипмейкеры, потому что я выношу им мозг. Они реально не понимают, чего я от них хочу. А когда видят результат, говорят, что это круто. Еще есть такой момент: когда много поешь, то понимаешь, что песни начинают работать только через много лет. У меня есть знакомый, банщик от бога, который занимается сауной. Вот у него очень простая теория, которую можно распространить на всю жизнь. Когда ты заходишь в сауну, сначала у тебя прогревается кожа. Второй заход — прогреваются мышцы, и только на третий раз прогреваются суставы и происходит полный цикл излечения. То же самое с песнями: сначала песня заходит на высокую подкорку, потом через некоторое количество лет проникает глубже и через лет 5–10 заходит очень глубоко.

— Круто!

— Да, мои песни выстреливают только через 5–10 лет. Допустим, песня «Країна мрій» стала известной только через 10–15 лет в нулевые, хотя я написал ее еще в 1988 году. Песня «Чио Чио Сан» стала известной через 20 лет, «Весна» — через 10. Организм как бы прогревается, и песня заходит глубоко. Это свойство моей внутренней динамики. Я не могу выдать то, что сразу выстрелит. У меня нет чувства и понимания, как писать фастфуд. Не знаю, какие сочетания слов нужны, чтобы человек раз — и сразу переключился. У меня слова идут из подсознания. Ты сам не понимаешь, как это происходит, а тебя, оказывается, начинают цитировать через много лет.

— Наше интервью с вами будет опубликовано к выходу клипа «Кобіта». Я тизер только посмотрела, клипа еще нет. Какой там месседж?

— Месседж простой, глобальный и шокирующий. Есть стереотипы, которые мешают нам жить и развиваться. Скажем, клише про девушек: если она красивая, значит, взбалмошная, поверхностная, не очень умная, имеет стервозный характер и много мух в голове. Хотя тайно все мужчины выкручивают себе шейные позвонки и на таких девушек оборачиваются. Девушки часто комплексуют по поводу своего интеллекта и маскируются под блондинок. Грубо говоря, автоматически начинают строить из себя дуру и таким образом защищаются. А мужчины расслабляются, потому что они пугаются интеллекта женщин. И вот эта песня — о такой девушке. Мой персонаж (когда я пишу песни, то генерирую персонажа и пою, не называя его) восхищен красивой продвинутой светской львицей, которая одевается в стиле ретро — вот как у вас воротничок. Ему нравится этот ретрушный стиль, а девушка им крутит, этим парнем. В этом есть новаторство: мы редко говорим позитивно о таких девушках.

— Вы феминист?

— Да, это феминизм. Я феминист, это так. И эта песня — про светскую львицу из Львова. Если были во Львове, вы заметили, что он сейчас становится крутым городом в туристическом и культурном плане. И там говорят «кобiта» — на диалекте львовском это означает «движовая девушка». Хотя и в Польше, и в Беларуси тоже есть «кабета». «Королэва с мiста Лэва», то есть из Львова, который «мiсто лэва», то есть город льва.

— Вы жили во Франции 8 лет. Есть ли схожие черты между украинцами и французами?

— Конечно. Намного больше, чем об этом знают французы и украинцы. Три аргумента сейчас приведу. Государственность Франции началась с того, что Анна Ярославовна из Киева вышла замуж за французского короля. В то время Франция была маленьким феодальным государством в Европе. Анна Ярославовна не имела права быть королевой и руководить государством официально (править должен был только король), но так как муж быстро умер, а ее сын Филипп был еще маленьким, правила государством она. Реорганизовала Францию так, что основные формы государства до сих пор работают. А когда ее сын Филипп — по-украински Пилип — вырос, он стал великим королем. Даже конституция, которой хвалятся французы, была написана Пилипом Орликом, украинским гетманом. Второй аргумент — французская культура в начале ХХ столетия была сформирована выходцами из Украины. Отцом французского шансона называют Александра Вертинского из Киева, это и французы сами признают. Этот киевлянин жил в Париже, выходил на сцену в цилиндре и поскольку был из театральных кругов, то занимался пантомимой. Он создал стиль гламурной экзальтированной тусовки и ввел жест в песню. Потом были два танцора из Киева: Нижинский и Серж Лифарь, которые создали современный французский балет. Лифарь долгое время был директором оперы и во время немецкой оккупации спасал оперный театр и его репертуар. Французский шансон создавался в так называемых белых кабаре, где эмиграция начала ХХ века пела романсы.

— Белая гвардия?

— Да. Были там, конечно, и беларусы, и россияне. Но украинский романс очень сильно повлиял на французскую песню. Во всем мире чаще всего исполняется песня «Очи черные». Это украинская песня, написанная Евгением Гребёнкой из Полтавской области. Для французов базово это «шансон рюсс». Когда я общался с одним из французов, я у него спросил: «За что вы любите Россию?» — Он отвечает: «У них классный борщ». —ю «Понятно. А еще что?» — «Вареники отличные». — «А что еще?» — Он: «Еще эта песня, «Очи черные». И танец «Казачок». Я ему ответил: «Вы понимаете, это все украинское?» А он мне сказал: «Это не наша проблема. Это ваша проблема, что никто об этом не знает».

Украинцы много чего сделали в мировом культурном плане, но они не умеют это промотировать, даже для самих себя. Нет национальной памяти, что и является проблемой украинцев, чего не скажешь о французах. Все, что французы создали, даже если не они сами это придумали — вино, моду, живопись, оперу, балет, они сделали национальным достоянием и до сих пор используют для формирования своей нации. Я же пожил во Франции.

— Когда вы уезжали из Франции, первая жена там осталась, потому что не захотела ехать с вами. Насколько мучителен был выбор между любовью к родине и любовью к женщине?

— О, круто! Такой романтизм. (улыбается) На самом деле не было такого выбора. Я не живу по принципу или/или. Любое событие должно назреть. В тот момент закончилась какая-то пятилетка совместной жизни, и нужен был или ребрендинг отношений, или расставание. Произошло второе. Иногда ты понимаешь, что не только люди умирают. Умирают явления, чувства, состояние. Вот была любовь и рассыпалась в прах. Единственное, что ты можешь — идти дальше. Мне резко стало понятно, что мне надо уезжать. Я люблю, уважаю эту страну, понимаю ее глубоко, но пришла необходимость так сделать. Я уверен в своей правоте, потому что в результате занимаюсь любимым делом, пою песни, в том числе на французском. Я член Ротари-клуба и совместно с французским посольством делаю проекты и регулярно езжу во Францию. Что-то умирает, а потом рождается новое.

— Ротари-клуб, это неполитическая ассоциация с девизом «Служение превыше себя». Что такое Ротари-клубы, с вашей точки зрения? Масонская ложа или что-то похожее на сообщество бизнесменов из книги «Атлант расправил плечи»?

— Когда люди имеют свободное время и занимаются благотворительностью, они объединяются. Ротари-клуб — это сообщество, которое объединяет людей по всей земле: ты можешь ездить и находить единомышленников. Когда-то в Советском Союзе был даже не клуб, а движение хиппи под названием «Система». Можно было приехать, допустим, в Питер, и прийти в кафешку «Сайгон». Говоришь «Я из системы» и вписываешься в хату. Тебя селят, кормят. Соответственно, в Киеве ты должен был то же самое сделать, хотя, конечно, никто не проверял, вписываешь ты к себе или нет. Я пару раз так ездил, а потом приглашал ребят к себе, тусили. Поскольку мы все вышли из Советского Союза, у нас нет серьезной традиции клубов — для нас это что-то связанное с масонами и сатанистами. На самом деле, вся старая Европа пронизана клубами. Ничего супертайного, но нам же всегда в жизни не хватает однодумцев. Такие клубы дают тебе квоту доверия. Ты знаешь, что людям в этом клубе можно доверять и делиться с ними своим временем и какими-то возможностями.

— На какой город похожа Лида?

— Лида? (Смеется.) Когда мы въехали, то резко вспомнили, что у нас есть старая песня «Лида» про девушку, которую мы не пели лет двадцать. Она очень хорошо зашла на этом фестивале. Город Лида похож на Минск минус 15 лет. Думаю, через какое-то количество времени Лида трансформируется так же: Минск из советского сначала превратился в постсоветский город, а потом стал городом для жизни. Я хвалю Минск абсолютно от всего сердца. Таких городов мало. Он же был уничтожен во время Второй мировой войны и перестроен по определенному замыслу. Только на сегодняшний день это становится удобным: широкие дороги, много света, парки, зелень, много воды — это мегакруто. Понятно, что старые мегаполисы и европейские столицы не могут себе такого позволить. Киев тоже был разрушен во время Второй мировой войны и отстраивался. Но он сильно пострадал в советское время с застройками и продолжает страдать от того, что строят сейчас. Есть неплохие здания, а есть просто каменные джунгли, застраивают парки, уничтожают детские площадки.

– У нас та же история! Мы боремся за каждое историческое здание, которое хотят снести. Но у нас застройщики из Катара везде строят свои торговые центры. Мы петиции подписываем, ничего не помогает. Вот для меня Киев – город для жизни, потому что там хотя бы люди сидят на зеленой траве, на газонах, а у нас – нельзя.

– Каждый кулик чужое болото хвалит!

— С другой стороны, может, нужно вкладываться на две трети? Мне очень понравилась ваша мысль про золотое сечение — вот эти две трети, на которые нужно вкладываться в любое дело.

— Очень важно не быть радикалом. Это как у Шварца в «Драконе»: радикализм приводит к тому, что люди превращаются в драконов. Радикал становится тем, против чего борется. И это к вопросу о двух третях, или о золотой середине. Приведу пример: есть люди, которые радикально борются за свое здоровье. Ведут тотально здоровый образ жизни и умирают от болячек вроде рака. Если нам не нравится какое-то политическое явление, мы радикально начинаем бороться и поднимать революцию. В итоге получается то же самое — приходит деспотия. Радикализм в любых проявлениях — не то, чем нужно заниматься.

Текст: Саша Романова