У режиссера фильма «Хрусталь» Дарьи Жук взяли много интервью — в основном про кино. В последний ее приезд в Минск мы поговорили с Дашей о муже, заработках от фильма и харрасменте, с которым она столкнулась.

Текст

Евгения Сугак

Фотографии

Kanaplev + Leydik

— Даша, ты режиссер или режиссерка?

— Я режиссерка. Правда я пока еще через раз себя так называю. Меня иногда коробят феминитивы, но я понимаю, что они необходимы. Недавно очень спорила об этом с Алиной Насибуллиной (актриса, сыгравшая главную роль в фильме «Хрусталь» — прим. редакции), она обвинила меня в том, что я неправильно использую язык. Алина жестко против феминитивов, для нее это плохой русский язык.

— А ты феминистка?

— Ты не можешь быть аполитичным человеком, занимаясь искусством, и ты не можешь быть вне социального контекста. Ты в этом дискурсе. И конечно, я считаю себя феминисткой. Я соглашаюсь с тем, что мужчины и женщины по-разному устроены, что у нас есть разные качества, которые мы можем предложить разным профессиям, но я за равные права, возможности и зарплаты. Меня возмущает, что самые богатые люди в этом мире — мужчины. И что существует невидимый потолок, который женщины не могут перепрыгнуть.

— Тебе мешало, что ты женщина на работе?

— Да даже сейчас, в моей последней поездке в Лос-Анджелес! Я прихожу на встречу с американским продюсером и чувствую, что меня не воспринимают всерьез. Обращаются, как со школьницей. Тебе человек рассказывает о том же, что ты сама ему только что говорила, но другими словами и с таким посылом — мол, давай я тебе сейчас объясню. А ты сидишь и думаешь — я то же самое тебе сказала, но ты меня даже не услышал. В Америке же вся эта феминистская история еще позже, чем у нас произошла. Не в 17 году, а в семидесятых.

— Ты сталкивалась с харрасментом?

— Да. Такая ситуация у меня была и с русским продюсером, и с американским боссом. Он был вице-президентом, я была менеджером, мне было сложно разрулить эту ситуацию. Но я не заявляла об этом, я думала, что доля у нас такая и нужно это пережить. Я не американка, мне было страшно. Я потом поняла, что мне нужно было рассказать кому-то. Другая девушка, которая работала с этим продюсером потом сказала мне, что он делает это со многими женщинами и спросила, делал ли он это со мной.

— Делал что? Это были физические приставания?

— Физические. Слова я пока не очень серьезно воспринимаю, не вижу в них угрозы, могу перевести в шутку. У меня никогда не было разговора с мамой, где мне сказали бы — тебе не обязательно говорить «да». Мы не поднимаем эти темы и считаем, что мы сами виноваты, если к нам пристают. Мое восточноевропейское сознание долго от этого избавлялось.

— Ты больше беларуска или уже американка?

— Я жестко между, но больше склоняюсь в восточноевропейскую сторону. Когда я здесь, я чувствую себя больше своей, чем, когда я там.

— А что тебе мешает там чувствовать себя своей?

— Я не могу принять их ритм жизни. Он подходит, когда тебе 20, но когда тебе 30+ хочется, чтобы жизнь была более равномерной. А еще их погоня за благосостоянием мне кажется бессмысленной. Мы теряем время, которое нужно для созерцания и отдыха. Американцы же вообще не ездят на отдых. Когда они начинают работать, просто работают до упора, и это считается круто — работать до ночи, работать в выходные. А я сейчас понимаю, что это какой-то абсурд.

Но мне там и не нужно быть своей, когда ты чужой — ты тоже с ними. Вопрос национального самоопределения там стоит наименее остро. Они тебя принимают таким, какой ты есть и тебе не нужно подстраиваться. Быть самой собой там легче, чем здесь. У них нет чувства неполноценности. Там очень ценится странная индивидуальность и необычность. Тебе не нужно быть красивым, тебе нужно быть особенным. Очень приветствуется, когда ты хочешь ломать стереотипы. Это общество, которое прислушивается к твоей личности.

— Расскажи про свою последнюю поездку в Лос-Анджелес, про общение с киноакадемиками.

— Я знала, что американские киноакадемики особенные — ходят слухи, что они в годах. Но я не могла представить, насколько они в годах и что это люди, которые уже плохо слышат и передвигаются, и что до них сложно достучаться. На некоторых показах они не понимали, кто я, они не были уверены, что я режиссер и думали, какую же роль я сыграла в фильме. Мне повезло, что рядом была Алина — вот она лицо с экрана и вот она лицо на приеме.

Поездка в Лос-Анджелес — это поездка на Луну. В Лос-Анджелесе ощущение, что ты под стеклянным колпаком: одинаковое солнце каждый день, одинаковая погода, все одинаково идеально. Там всегда гениальный свет на улице, он серебристый, там все серебристое. Ты идешь по тротуару и тебе кажется, что снимается кино про твою жизнь. Машины Tesla, потрясающе офисы продюсеров. Было ощущение бессвязности того мира с настоящим миром, с тем, что происходит в Европе, с кризисами.

— Поэтому у них такие игрушечные фильмы?

— Абсолютно. Они на параллельной волне. Мне стало понятно, почему они делают «Ла-ла-ленд», а не фильмы про вещи, которые хочется затронуть в более серьезном кино.

— Если ты получишь «Оскар», что ты будешь говорить со сцены?

— Я его получу, но, наверное, не сейчас. Но самое главное, не забыть поблагодарить мужа. У меня уже была одесская речь, где я поблагодарила семью, а мужа не выделила. Это была обида на всю жизнь (смеется).

— Твой муж американец? Он старше тебя?

— Он американец, старше меня на четыре года. Мы познакомились в Нью-Йорке, а поженились год назад. До этого у меня был близкий человек, которого я перевезла из Минска в Нью-Йорк, это было безумное приключение. Он ди-джей, электронный музыкант. Удивительно, но со временем я поняла, что мне приятнее встречаться с мужчинами из западного мира, американцы очень мне подходят по наполнению. С парнями из Беларуси и России всегда наступал момент, когда моя работа становилась проблемой. Как это я лечу куда-то на два месяца? А я не понимала, почему я не могу поехать в Германию поучиться. С американскими мужчинами таких скандалов не случается. Им тема карьеры и образования очень понятна, то, что делаю я — это тоже очень важно. Они не пытаются посадить женщину дома, а тем более у плиты. Они сами себе готовят, сами себе стирают, сами убирают за собой.

Мой муж журналист, он продал несколько сценариев и заканчивает свой первый роман. Мы познакомились гораздо позже, чем был написан сценарий «Хрусталя», поэтому он не участвовал. Но ему не очень нравится этот проект, скажу честно. Ему не до конца понятна специфика этого мира, ему кажется это слишком депрессивным и грустным.

— Это он еще Звягинцева не смотрел.

— Смотрел (смеется). «Левиафан» мы посмотрели вместе в Москве, и вместе потом упали в депрессию. Смотреть «Левифана» в зимней Москве – то еще испытание.

— А тебя уже начали осаждать вопросом детей?

— Я знала, что если ребенок у меня появится раньше фильма, то фильм я уже могу никогда не сделать. Я все время себе обещала, что вот первое кино, а потом будет ребенок. В Штатах есть свобода выбора, на тебе не висит крест, что тебе 25, а значит пора заводить ребенка. Посмотрите на Рэйчел Вайс, я видела ее сейчас на премьере в Лондоне — ей 48 лет, а она недавно родила и прекрасно выглядит.

— Когда ты возвращаешься в Минск, ты думаешь – слава богу, что я здесь не осталась?

— Я стараюсь искать положительные качества. Для меня было единственной проблемой то, что у меня в Минске не было энергетического центра, я слонялась без дела. А когда у меня появилось занятие, я напротив начала думать, как же тут прекрасно, как же мне перевезти сюда своего мужа, как же я устала от американской гонки.

Однако, когда я проживу здесь 6-7 месяцев у меня начинается ощущение вакуума. Вакуума идей, энергии. Возникает чувство равномерности, которое хочется нарушить.

— Если бы ты снимала «Хрусталь» через 20 лет про Минск нынешнего периода, какая проблема там была бы основной? О чем бы он был?

— Ну героиня была бы точно более подкованная в вопросе своего отъезда.

— А ей по-прежнему нужно было бы уезжать? Или у нее были бы другие задачи, другая адженда?

— В фильме точно бы осталась проблема гендерных отношений. А также желание нашего общества приземлить героиню. В Нью-Йорке у меня был очень интеллигентный, образованный парень из Москвы, а через какое-то время он начал все время спрашивать, когда я сделаю ему борщ. Так что проблема гендерных стереотипов очень крепко сидит в славянском сознании по сей день.

— Как ты относишься к тому, что Россия присваивает «Хрусталь» себе?

— Я смеюсь, это показывает, в каком моменте истории они находятся. Польша для них не заграница. Я рада, что я из небольшой чудесной страны, где у меня нет имперских амбиций и более удобная позиция для жизни в современном мире. Конечно, чаще всего, когда они включают «Хрусталь» в список русских фильмов, имеют в виду русскоязычные фильмы. Во Владивостоке нам вручали приз зрительских симпатий и там было написано — «как лучшему российскому фильму». Я говорю — ну вы же знаете, что это не российский фильм. А они — ну мы имели в ввиду русскоязычный.

— Сколько уже собрал «Хрусталь»?

— Сейчас мы окупили около одной трети тех денег, которые нужно вернуть. Но были еще потрачены и деньги, которые отдавать не нужно — у меня были гранты. У нас хорошие шансы его окупить, понадобится еще примерно пару лет, чтобы это произошло. Самая большая продажа у нас сложилась в Китае. Китайцы купили фильм за 50 000 долларов.

— А что зарабатывает режиссер?

— Ничего не зарабатывает (смеется). Я так хотела сделать этот фильм, что я отказалась от своей зарплаты и живу сейчас на призовые деньги, которые мне вручили. Поэтому приз от Одессы — это был подарок судьбы (10 000 долларов — прим. редакции). Я даже вложила свои собственные сбережения, чтобы подтолкнуть проект поближе к точке запуска.

Когда ты режиссер в первый раз, это такой риск, что если ты сам не рискуешь, тебе сложно убедить инвесторов в том, что это правильное вложение, которое может окупиться. По крайней мере, так считают продюсеры. У меня позиция художника, когда ты готов отдать все, чтобы сделать проект. Но это не совсем правильно. Всегда нужно просить зарплату за то, что ты делаешь. Я корю одного из своих продюсеров, которая предложила мне вложить свои деньги. Я считаю, что это было не совсем справедливо. Но у меня было ощущение — сейчас или никогда. И может без этого ощущения кино не делается. Зато я тоже являюсь продюсером этого фильма, и все права у меня.

— Как думаешь, сколько лет будет жить «Хрусталь»?

— Когда я его делала, то скорее рассчитывала, что он останется в истории кино новейшей Беларуси. Я радовалась, когда Егор Беликов (кинокритик — прим. редакции) назвал его instant classic. Надеюсь, что мы будем его пересматривать, как чудесный беларуский фильм «Меня зовут Арлекино».

— Переварила ли ты критику, которая была после премьеры? Писатель Витя Мартинович, например, недавно написал критику на критику своего романа.

— Что-то в фильме получилось лучше, что-то хуже. А представь, если бы это было гениальное кино, которое все хвалили и сразу в Канны — да я бы больше не смогла поднять руку и сделать новый фильм. Я категорически не читаю комментарии, чтобы не застревать в этом. Для меня тот факт, что этот фильм сложился — уже чудо. То, что его досмотрели — уже достижение, когда у нас внимания хватает на 7 секунд в наше время.

— Сколько у тебя взяли интервью после выхода фильма?

— 70-80.

— А сколько до?

— 2-3.

— Тебя устраивает этот твой новый статус, а также то, что ты стала более интересна и нужна людям, чем раньше?

— Мне хочется отдохнуть, но я буду по этому скучать. Меня тяготит то, что мне нужно генерировать новые идеи, а я пока отдаю все силы на поддержку этого фильма. Я положительно отношусь к повышенному интересу, некоторые люди тоже становились для меня важнее за счет своего нового опыта. Я стараюсь помочь, если надо. Прочитать сценарий, что-то еще.

— Ты плакала во время первого показа фильма, когда все начали аплодировать?

— Я плакала, когда прочитала первую рецензию. И она была положительной, на четверку с плюсом. И Алина плакала — ее там назвали восходящей звездой. Это было главное мировое издание по кино — Variety.

— Ты говорила, что твой следующий фильм будет о любви. Это твоя личная история?

— Нет, сюжет основан на исторических фактах и книге англоязычной писательницы про любовь девушки из ниоткуда и очень богатого парня. Я бы хотела сделать более феминистски-политичный проект про девушек из нашего огорода. Стереотип восточноевропейской женщины меня не отпускает. Меня волнует Настя Рыбка, мы с ней разного поля ягоды, но ее безумный путь мне интересен. Ее бы историю я экранизировала. У меня есть подруги, которые зарабатывали на жизнь эскортом и они тоже совершенно удивительные люди.

— Даша, ты все время такая милая и открытая. А ты можешь быть сукой?

— Да, когда это касается фильма и моего творчества. Пару раз это было, и я испугалась. Но я не могу идти по головам. У меня есть подруги, которые много добились манипуляциями, или модуляциями своего тела. Но я так не могу. Я всегда гордилась, что не вышла замуж для получения грин-карты, хотя у меня были такие предложения. Я могла решить этот вопрос гораздо удобнее, но я считала, что это ниже меня, хотя сама советую людям путь получения грин-карты через брак (смеется). Я предпочла с девяти до шести ходить на работу, которая мне была неинтересна. Потратила на нее шесть лет жизни и доказала тем самым этому государству, что мне можно дать вид на жительство, что я не невеста, что я могу что-то предложить этой стране.